Олесь Бузина: Ще нэ вмэрла Украина? ФОТОРЕПОРТАЖ

Этим летом мне пришлось особенно много поездить по украинской глуши. Мы снимали серию фильмов, объединенных в цикл «Следами пращуров».

На машине по магистральным трассам, а потом в сторону от главных дорог — туда, где еще сто лет назад все кипело жизнью и атаманщиной. Лихие батьки, резавшие комиссаров, ушли в небытие, не оставив потомства. Умерли помещики — и дикие, как у Салтыкова-Щедрина, и цивилизованные, унеся на тот свет пафос шевченковской поэзии. Развалились колхозы, райкомы, фермы, сахарные заводы. Заржавели рельсы железных дорог. Разрослись леса. Волки бегают по полям. Лоси выходят здороваться вместо людей. Еще немного, и это будет сплошной заповедный парк — украинская Кения. Не удивлюсь, если скоро восстановятся летописные туры и даже мамонты. Кто знает, каким путем пойдет эволюция, подстегнутая победившим украинским национализмом?

Последняя наша поездка была на Винничину — в городок Вороновица, где находилось до революции имение капитана Можайского — того самого, изобретателя первого в России самолета. В Вороновице уцелел польский дворец Грохольских.

Можайские купили его в 1865 году после очередного польского восстания, когда полякам запретили иметь в этих местах латифундии. И управляли до 1918 года. Дворец — фантастически красивый! Я просто не мог поверить, что такое чудо еще уцелело на Украине.

Строил его архитектор-итальянец в конце XVIII века. И был он не просто «колхозным подворьем» с клубом, а настоящим панским гнездом — анфилады комнат, два бальных зала под куполами, каких и в Киеве не найти, подковой изогнутые фасады. Но сегодня — это здание-призрак. Если его срочно не отреставрировать, оно просто умрет.

Как умерла дача Можайских под Вороновицей — ее местные крестьяне просто сожгли в революцию вместе с планером, на котором Можайский когда-то поднимался в небо. Они не ценили ни помещика-изобретателя, ни его «Летунью» (так назывался аппарат), им хотелось только одного  — ЗЕМЛИ!

Большевики им эту землю дали. Но оказалось, что крестьяне совершенно не умеют на ней работать. Не то, чтобы все не умели. У кулаков это неплохо получалось. Но большинство украинских мужиков свято верили, что все их проблемы от малоземелья и помещиков. Ранняя советская власть горячо поддерживала в них эту веру. Не станешь же объяснять крестьянину, что рентабельным в наших краях будет только крупное — то самое, помещичье, хозяйство? С правильным севооборотом, зоотехником, агрономом, племенным скотом, удобрениями, паровой молотилкой, а желательно еще и с трактором, который только входил в моду? Кстати, девять десятых экспортного хлеба до 1914 года, когда началась Мировая война, в Российской империи производили именно крупные помещичьи хозяйства. Житницей Европы Россия (и Украина как ее тогдашняя составная часть) была, не благодаря обожаемому нашими народолюбами селянину, а по причине экономической активности его классового врага  — помещика. Он был пружиной этого механизма.

Хлеб из латифундий уходил на экспорт. За живые конвертируемые деньги. Помещик был наследственным председателем дореволюционного «колхоза». Ему были нужны рабочие руки. Поэтому у наемных работников тоже были живые деньги — после отмены крепостного права все помещичьи хозяйства работали на наемном труде. А еще у селян хватало свободного времени на собственные, пусть и небольшие хозяйства. На протяжении всего XIX века эта система демонстрировала устойчивый рост, что выразилось в демографическом взрыве на Украине.

Мировая война, революция и обыкновенная классовая ненависть погубили этот пусть несовершенный, но все-таки мир. Спалив имение, мужик обнаружил, что ему некуда больше идти на заработки. Земли, поделенной на всех, у каждого мужика стало больше. Но все равно не так много, как было у тех же Можайских. А кроме того, где мог мужик взять породистую лошадь, отборное посевное зерно и за что ему было нанимать куда более подкованного, чем он, в сельскохозяйственной науке агронома?

Создание советской властью колхозов было попыткой вырваться из этого замкнутого круга низкой урожайности и мужицкой дикости. По сути, в 30-е годы в СССР восстановили помещичьи хозяйства с одним реальным собственником — государством. В селе появилось все то, что было до революции. И даже многое из того, чего там никогда не было. Например, больница, кинотеатр, библиотека и средняя школа, дававшая каждому маленькому Витюше Ющенко образование в объеме дореволюционной классической гимназии — только без древнегреческого и латинского языков.

Моя бы воля, я бы ничего в 1917 году в селе не разрушал. Мужиков надо было пороть, пороть и еще раз пороть — как в 1905 году. Для их же пользы. Но уже некому было — цвет имперского дворянства и казачества сложил свои головы на полях Первой Мировой войны. Но раз тогда недопороли и дали разрушить, то еще меньше поводов было разрушать систему колхозную. В Израиле тоже есть колхозы — кибуцы, и никто их не разгоняет. У бабок в колхозах были пенсии. Мужички подворовывали общественный силос и комбикорм для приусадебных хозяйств, тырили удобрения и жили припеваючи.

Вспомните, сколько легковых автомобилей было до 1991 года у советских колхозников. Вспомните деньги, которые накапливались на книжках. Вспомните, сколько выходцев из села принимали по лимиту в ВУЗы, чтобы они вернулись домой и стали учителями, врачами или библиотекарями. Разве это была плохая жизнь? Да, колхозные дворы выглядели не так красиво, как свинарники немецких фермеров. Но дело тут не в капитализме и социализме, а в психологии работника. Пересади нашего мужика в Германию, дай ему эту немецкую ферму хоть даром, через год он ее загадит и превратит в родную Диканьку. А папуас, пересаженный в Германию, точно так же через год начнет откармливать не свиней, а других папуасов на обед — «такий у нього менталітет», как любил говорить наш первый президент Кравчук.

«Прорабам перестройки» не нравились колхозные коровники. Я советую им отправиться в украинскую провинцию и полюбоваться на эти коровники сегодня.

Скотины в них нет. Крыши — часто тоже. Кое-где разобрали до основания стены. Все это результаты свободного предпринимательства и частной инициативы крестьян. Так они поняли, что такое рынок и вольный труд без командно-административной системы.

Где был крепкий председатель колхоза (тот же — помещик), там сохранилась жизнь  — в том числе, и коровья в коровнике. Где его не было, осталось только «мрія». В одном селе между Бердичевым и Винницей я недавно даже видел заржавевшую табличку — «Свиногосподарство «Мрія». Свиней там не было — все передохли от превратно понятого капитализма. Одна табличка осталась.

Мы ездили по Черниговщине, Полтавщине, Сумщине, Киевщине, Черкащине, Винничине — по самой коренной Украине. А также — по Львовщине. Не коренной — но тоже некоторым образом Украине. Везде одна и та же картина — фермы без коров, свинарники без свиней и села без людей. В общем, Украина без украинцев. При ляхах они были. При москалях — тоже. При торжестве украинского буржуазного национализма — куда-то исчезли.

После этих поездок мне даже как-то расхотелось спорить о государтвенном статусе русского и украинского языков. Если культурная украинизация вместе с хозяйственным развалом продолжится теми же темпами, через сто лет никакой Украины не будет. Ну, может, в резервации (например, в Музее народной культуры и быта в Киевском Пирогово) уцелеет какое-то племя  — человек двести «могикан» в плахтах и вышиванках, еще не разучившихся гнать самогон, печь домашнюю колбасу и приносить кровавые жертвы «батьку Тарасу». Но факт остается фактом — носитель народных традиций — отомственный свиноед и хлебороб украинский крестьянин по какой-то неясной еще космической причине решил покинуть эту землю с вишневыми садочками и шмелями именно после обретения Украиной независимости. Забрав с собой в мир иной души съеденных телят и поросят.

Возможно, его мечта просто сбылась? Недаром же самый украинский президент Виктор Ющенко два года назад в припадке внезапного «прозрения» изрек: «Дорога до Тарасової могили — це дорога у майбутнє України». С такой идеологией зачем жить дальше? Зачем нам дорога, ведущая на кладбище?

Олесь Бузина