Жители вымирающего рязанского села Ухорь — о работе в совхозе, раскопках на «барском» кладбище и китайских теплицах

Да много ль им надо? На огород уже не выходят, мрут каждый год. Вон, посмотрите в окно — все эти дома опустели. К одной дети даже на похороны не приехали — в Германии живут.

Снег, слепящее солнце и ледяной каток под колесами — такая картина появилась сразу после того, как я съехала с трассы М6. Поля, поля, потом несколько крепких на вид домов, обшитых сайдингом. «Это москвичи понаехали», — объяснили мне потом местные. Снова поля, внезапно — остовы деревянных теплиц с аккуратно свернутой полиэтиленовой пленкой. Километры теплиц. Порадовалась: значит, поля не заброшены. Рано радовалась.

Села Незнаново, Проницы, Быково Кораблинского района можно миновать без особых проблем — все расчищено. Дальше дорога сужается, становится бугристо-обледенелой, но пока приемлемой. И вот перед капотом возникает «отутюженный» трактором «пятачок» и высокий сугроб — все, приехали. Дальше — по узким тропочкам. Вот и оно, село Ухорь.

«Покопались на кладбище… Ой, смеху было»

Большинство домов невозможно признать жилыми даже издалека. В первых трех никто не открыл, стучала кулаком и сапогом, кричала. Даже занавески не шелохнулись. Побрела к странному двухподъездному двухэтажному дому: крыша новая, круглыми отростками торчат спутниковые тарелки, но несколько оконных проемов зияют дырами и темнотой. За 40 минут блужданий по селу не встретила ни единого человека, только стайка собак звонко обрехивала чужую. И вот — о чудо! — дверь на первом этаже распахнулась. Женщина в возрасте немного за 60 пригласила меня пройти в квартиру, даже не спросив, кто я. Причина такой неосмотрительности стала понятна почти сразу: из ценного в доме — копеечные бумажные иконки, двухкассетный магнитофон производства последней четверти прошлого века и 83-летняя бабушка, больная сахарным диабетом. По какому-то старосоветскому обычаю меня проводят на кухню, большую часть которой занимает печь. Явно не декоративного предназначения.

– Нам газификации вовек не дождаться. Вон, в Быкове еще в 2012 году люди по 7 тысяч рублей сдали, а им потом сказали, что только в 2014-м газ подведут. Ой, что там началось! Там же москвичи домов накупили, с ними такие шутки не очень проходят. А мы заикнулись, так нам сколько-то там десятков тысяч насчитали за подводку, мы перестали даже мечтать об этом. Откуда взять, если пенсия — 10 тысяч? Вон, плитка газовая есть, газ в баллонах покупаем, и то хорошо.

Татьяна Валентиновна — так представилась хозяйка — говорит, что сама она «не очень местная», потому что родилась и училась в Ряжске, сельхозтехникум заканчивала в Мичуринске, а в Ухорь попала в 1967 году по распределению. А в 1973 вышла замуж, тут и осталась.

Татьяна Валентиновна. Фото: Екатерина Вулих

– Я не имела права отсюда уехать, пока не отработаю 3 года, председатель нашего совхоза «Красное» не отдал бы документы и доложил «куда следует». Да так везде было, во всех колхозах и совхозах. Сюда даже начальство приезжало постоянно — разыскивали тех, кто не работает, тунеядствует. И статья такая уголовная была, сажали за тунеядство. Потому летним днем в домах вообще никого застать невозможно было. Как насодют всех в прицеп трактора, аж не умещались, вот так до полей добирались. А работы-то имелось — непочатый край. Поля овощные, поля клубничные, смородиновые, вишневая роща была…

– Она и сейчас есть, только туда по кустам не пробраться, мы в прошлом году ходили. А вишня хорошая, крупная, — из зала показался сын хозяйки, усатый и приветливый Андрей Викторович, которого мама до сих пор ласково зовет Андрюшкой.

Уточняет, что я туда точно не проберусь, приглашает приехать за вишней летом.

– Это далеко, мимо кладбища для богатых надо, — поясняет коренной ухорец.

– Почему для богатых? Есть и для бедных?

– Так это старое кладбище, село-то древнее, ему несколько сотен лет. Оно рядом с церковью было — это для богатых баринов, а другое для бедных. Только сейчас и церкви не осталось, и кладбища почти нет.

– А ты расскажи, как над нашим чудиком подшутили, ну, с эполетами-то, — оживляется Татьяна Валентиновна.

– Ой, смеху было, — хихикают они, я тоже начинаю невольно улыбаться. — В 65-м тут свет тянули, да мимо кладбища. Там копнули, тут разрыли… В общем, покопались малость на том кладбище. И выкопали даже цинковые гробы — в таких гусар хоронили. Ну, и позабирали местные, кто что мог — пуговицы там, эполеты. У одного эполеты эти сохранились, когда он уж старым был, над ним подшутили — мол, езжай в Рязань, в краеведческий музей, тебе за них много денег дадут. Съездил, на всех обиделся. Видно, и денег не дали, и послали… обратно в Ухорь.

– Там даже одного барина могила была, или барона какого? В общем, богатого. И ее всю растащили, — припоминает Татьяна Валентиновна.

– Да не растащили, — перебивает сын. — Кто ж надгробие унесет, оно из гранитной плиты — тяжеленной, неподъемной. На месте она валяется.

«Рады бы поругаться, да не с кем»

Хозяйка вспоминает, как раздавали земельные паи во время развала совхоза. Только местонахождение этих паев было настолько засекречено, что и по сей день никто не знает, кому какой участок земли принадлежал.

– У каждого по 8 гектаров было, только в каком месте — неизвестно. И когда нам предложили продать их за 10 тысяч рублей, мы согласились. Да многие продали, чего уж говорить. Просто подумали: где земля — все равно ж не говорят, а 10 тысяч — вот они, живые деньги в руках.

С квартирами тоже что-то непонятное произошло. В начале приватизации, по словам Татьяны Валентиновны, приватизировали они квартиры. А потом оказалось, что документы о приватизации не имеют никакой силы. Сказали им снова приватизировать, но никто не стал этим заниматься.

– Но в соседнем селе я видела теплицы — имеется, значит, какое-то хозяйство?

– Ага, имеется, — мать с сыном одновременно печально улыбнулись. — Видели во-о-от такие огромные помидоры в магазинах? Это у нас китайцы выращивают. Они сюда ранней весной приезжают, поздней осенью уезжают. Наших на работы нанимают, по 500 рублей в день платят.

– А какой рабочий день?

– Ну-у, с 8 утра…

– Да какой с 8 утра? — снова не соглашается сын. — От рассвета до заката в согнутом состоянии. За 10 тысяч в месяц. Это какой химией надо кормить помидоры, чтоб они до таких размеров вырастали? Не знаю, что они там применяют, я не видел, только знаю, что вся рыба в Проне передохла. Как раз уже третий год нету. И китайцы у нас 3 года.

– И вы у них работаете? — обращаюсь к Андрею.

– А нам что, делать нечего? Мы сами на себя работаем, нам хватает, — не без гордости заявляет он.

Выяснилось, что ухорец является собственником тентованного грузовичка, на котором развозит дрова, другие необходимые товары. Мелкие грузоперевозки, одним словом.

– Остальные жители где работают? Да, и не подскажете, к кому мне еще зайти поговорить?

– А ни к кому не ходите, бесполезно, — с готовностью отвечает хозяйка. — Виталик, говорите, вам не открыл? Ну, дом на отшибе, — так он спит, значит. Вон в том доме бабка с дедом, вот в этом бабка с дедом… Они, если и услышат стук, то вы с ними поговорить-то не сможете. Только и будете орать, а они вам в ответ: «Ась?» Так что на работу ходить у нас уже почти некому. Раньше-то все в Кораблино работали, на комбинате шелковых тканей, так он давно развалился. Сейчас одна пара семейная в Денежниково на птицефабрике работает, целых 17 тысяч на человека получают. Только в день по 240 рублей на электричке прокатывают, так что весь заработок на проезд и уходит. Совсем недавно проезд дешевле был, а вот теперь подняли. Да еще говорили, что все электрички отменят, но, вроде, не стали.

Татьяна Валентиновна уточняет, что до электрички, в принципе, недалеко, но зимой дорогу заметает, ее никто не чистит. Так что пройти очень трудно, а пенсионеру и вовсе невозможно. Что касается почтальона или фельдшера местного, то они ходят пешком из Незнаново.

– Это почти 5 километров. Летом-то они на велосипедах, зимой пешком, весной и осенью к нам не пробраться. Да и в прошлые зимы не очень-то чистили большую дорогу. Но вот фельдшер наш, Олечка — она молоденькая девочка, хорошая, в любую погоду к нам приходит, если заболеешь. И уколы делает, если что.

– А как с продуктами?

– Ну, опять же, или на электричке, или пешком. Еще и автолавка из Рязани приезжает, но в ней все дороже, хоть на 10 рублей, но все равно. Ну, и вот собираемся мы все у этой автолавки… Все 4 человека.

Согласно переписи населения 2010 года, в селе Ухорь проживало 44 человека. Сейчас осталось 23 — именно столько насчитала Татьяна Валентиновна. Большая часть жителей — старики, которые редко выходят из дома.

По словам хозяев дома, их любимое занятие — коротать время за телевизором.

– Только в последнее время смотреть нечего — одна Украина. А так — за мамой нужно ухаживать, по хозяйству прибраться, печь растопить. Раньше-то нам деньги доплачивали за уголь, мы его покупали, теперь не платят — дрова добывать приходится. Это вон Андрюшка занимается такими делами. А летом с утра до ночи на огороде, без него не прожить.

– А старики как же?

– Да много ль им надо? На огород уже не выходят, мрут каждый год. Вон, посмотрите в окно — все эти дома опустели. К одной дети даже на похороны не приехали — в Германии живут. Не успели, мол. Старики умирают, а детям такие дома-развалюхи не нужны, никто за ними не смотрит. Просто бросают. Дома и разваливаются…

Хозяева говорят, что у них есть возможность переехать в Ряжск — соседний райцентр, там пустует квартира. Но уже привыкли тут, сроднились с этим селом.

– Тут Андрюшка родился, тут муж умер. Этот дом от совхоза строили, так он сейчас почти опустел весь, хотите — хоть сейчас квартиру в соседнем подъезде покупайте, за две копейки. Что ж будет, если еще и мы уедем? Дом-то развалится, если не топить.

– Дружно в селе живете?

– Ха! — «солистом» снова выступает Андрей. — Может, мы и рады бы поругаться, да не с кем. Поругаешься — оно, глядишь, и веселее станет. Но бабки глухие, все остальные — все четверо — на работе с утра до ночи. Да младенец двухлетний через стенку.

– А раньше что тут творилось. Ой, приехали мы, восемь молодых девчонок, по распределению. А за нами сразу все парни начали приударять — свои-то все девки уж надоели. У одного тут проигрыватель был и усилитель, как вынесет на улицу, как выйдем мы все танцевать — одна другой лучше. И дрались парни из-за нас. Да и просто так дрались, деревнями, стенка на стенку. Ой, весело было, — Татьяна Валентиновна оживает на глазах.

70-е годы. "Первые парни на деревне". Фото из архива Татьяны Валентиновны

Да-а-а, — подхватывает сын. — Дрались-то всегда, но беззлобно — так тумаков навешают, страстей сильных не было. Я тоже, помнится, в синяках ходил. Эх, было время!

Так они и живут — воспоминаниями о прошлом.

Все время, пока я общалась с хозяевами и смотрела в окно, ни по двору, ни вдалеке не показалось ни единой живой души. Только попрощалась с хозяевами и вышла осматривать уличный туалет, встретила «целых» двух женщин. Оксана, мама 2-летнего малыша, выливала помои на «пятачке» за деревянным сортиром.

– И как вам наше жилье? — иронично спросила после знакомства. — Хорошо живем: воду из колонки носим, туалета нет, водопровода нет, канализации тоже. Вот сюда помои кухонные выносим, больше некуда. А здесь — туалет, можете заглянуть.

От приглашения я культурно отказалась. Запах от этого дворового «благословенного уголка» распространялся в радиусе 10 метров даже в морозный день. Постеснялась спросить, что же тут творится летом.

– Как же вы тут с ребенком маленьким? В детский сад, в школу как будете возить?

– Никак, пешком будет ходить 5 километров, мы ж ходили. Планируем договориться с главой района, чтоб автобус хотя бы к Быково подъезжал, но пока это только в проекте.

– Вот это вас занесло, — со стороны «большой земли» к нам подошла еще одна дама. — А я вот уколы старикам сделать бегу, — это уже в сторону Оксаны.

– Так вы и есть фельдшер, та самая «молоденькая девочка Олечка»? — догадалась я.

– Ну, конечно, для наших старичков кто моложе пятидесяти — еще «девочка». Я ж бегаю к ним за пять километров, вот и «девочка». Пять сюда, пять — обратно… А что делать, не на китайцев же работать. Ой, а вы летом приезжайте, как раз посмотрите, какие у нас на «химической» земле помидоры дивные растут. Размером с детскую голову.

Женщины расходятся по своим делам, еду обратно и я. Последнее, что запечатлевается в памяти, — это покосившийся туалет, стайка собак у помойки и пронзительное зимнее солнце высоко над Ухорем.