Секс-скандал в 57-й школе Москвы: вся Россия возбуждена

Сергей Цыбульский

учитель истории в гимназии № 1409, лауреат конкурса «Учитель года Москвы — 2014»

Еще с советских времен школы — очень закрытые корпорации. Несмотря на все попытки реформирования, директора остаются князьками эпохи феодальной раздробленности, которые создают организацию со своей «корпоративной этикой», неписанными правилами, игрой в «большую дружную семью». Директор как-то набирает учителей в школу (понятного механизма не выработано) и гарантирует, что в школе работают профессионалы, а учителя всячески поддерживают лицо школы — такая вот круговая порука.

Именно поэтому я считаю, что эффективная система защиты ребенка должна быть вынесена за стены школы. Должен быть создан такой механизм извне, куда ребенок может обратиться. К сожалению, у нас это прописано на бумагах, но не отлажено. У нас есть социальные работники, ответственные за права ребенка, психологическая служба. Но случай в 57-й школе показывает: все, что у нас создано, не работает на практике. Надо задуматься и сделать эффективную модель, позволяющую ребенку защищать свое личное пространство. Если это не сработало в достаточно благополучной, известной и хорошей школе, то что говорить о школах, которые находятся где-то на окраине, где в принципе нелегко с кадрами.

Ситуация в 57-й школе дает возможность многое пересмотреть. Конечно, то, о чем говорят выпускники, — это нарушение всего: и этических норм, и морали, и нравственности. И замолчать это событие уже невозможно. Тем более что, насколько понятно из прессы, учителя покрывали своего коллегу. Если директор лично отвечает за кадры в школе, то, естественно, должна быть личная ответственность. В этом случае, как мне кажется, директор должен уйти из школы.

Но перекладывать всю вину на директора будет тоже неправильно. Вот ты учитель, ты работаешь с таким «странным» коллегой, ты же понимаешь, что происходит. Коллектив школ всегда с интересом обсуждал новые слухи и домыслы, за которыми могут теряться реальные сложности. С другой стороны, не нашлось такого авторитетного человека, с которым ребенок поделился бы своей проблемой. Вы представляете, что в 16–17 лет у детей могут быть сложные отношения с родителями? Единственные, с кем можно обсудить проблемы, — это друзья или учителя. И человека, который бы защитил ребенка, в школе просто не нашлось.

Случаи домогательства в школе встречались и раньше. Это не явление XXI века, только России или Москвы. Просто это показатель того, что не работает система предотвращения таких ситуаций.

Екатерина Шульман

политолог, доцент Института общественных наук РАНХиГС

В первую очередь я бы обратила внимание на реакцию людей. На то, насколько это их интересует, насколько охотно они об этом говорят, точнее даже, насколько они не могут перестать об этом говорить. То, как быстро это развивается, какие это имеет организационные последствия. Казалось бы, что произошло. Ну написал кто-то что-то в фейсбуке. В принципе, никто не был обязан реагировать — тем не менее началась лавинообразная реакция. Это говорит о том, что затронута проблема, которая людей очень сильно тревожит и которая для них является значимой.

Есть общий принцип, сформулированный еще Карлом Марксом: если общество о какой-то проблеме начинает говорить, значит, решение этой проблемы либо уже найдено, либо скоро будет найдено.

Ситуация с 57-й школой — прямое следствие флешмоба #ЯНеБоюсьСказать. В свою очередь, этот флешмоб является проявлением того, что социологи называют второй волной модернизации. Плоды этого процесса — другое отношение к правам женщин, к статусу женщин в обществе, другое отношение вообще к иерархиям, к тому, что позволено в иерархии сильный — слабый, начальник — подчиненный, бедный — богатый; другое отношение к неравенству, другое отношение к насилию. Это все очень серьезные социальные перемены, они будут и дальше проявлять себя самым разным образом.

Примечательно, что прорвало именно в школе. Этот симптом ужасно узнаваемый — такой воздух перестройки. В конце 1980-х школы вообще были на первых полосах газет: тоже были скандалы, пришли педагоги-новаторы, экспериментаторы, или вдруг стали возмущаться тем, что детей посылают на сельхозработы. В газетах вроде «Пионерской правды» тоже писали, что учителя плохо разговаривают с детьми, а некоторые — даже бьют их линейкой. До этого никому не приходило в голову, что это ненормально, а тут вдруг стало приходить. Почему это происходит именно в школе? Потому что она имеет дело с новыми людьми, она первая чует тектонические дрожания почвы. И то, что там начинает все булькать, — очень характерный, красноречивый признак.

Нравы будут меняться. В какую именно сторону, какую именно форму это примет, мы пока еще видим очень смутно, но могу вам сказать, что внимание всех представителей общественных наук направлено именно на эту трансформацию. Социологи, политологи, антропологи, сексологи и психологи — все те, кто изучает общество в разных его проявлениях, этим сейчас очень интересуются. Многие вещи, которые нам кажутся просто пузырями на новостной ленте, на самом деле являются проявлениями базовых изменений.

Одно из видимых проявлений этих перемен — новая прозрачность, совершенно другая степень транспарентности, которая не является однозначно хорошей или однозначно плохой. Я лично считаю, что это идет скорее к лучшему — к снижению уровня насилия, к большей защите прав слабых, но у этого будут и другие последствия, гораздо более неожиданные.

Многим будет казаться, что их мир рушится: исчезнет приватность — в том смысле, в каком мы ее понимали в XX веке. Исчезновение частной жизни, как мы ее понимали, перерастание ее в некий симбиоз частного и общественного (жизнь на виду, на миру, на глазах [пользователей] соцсетей) — это тоже тяжелый и непростой процесс. Болезненный, поскольку это касается того, что людям всего дороже, — основ их бытия.

Элла Панеях

социолог

Не знаю, что именно происходит внутри школы. Я в этой ситуации — внешний наблюдатель и вижу скандал. У организации, которая попала в большой, шумный скандал, есть стандартный протокол поведения: когда факты уже выплыли, врать не надо, скрывать не надо. Надо объясняться и первыми предлагать свою версию событий. Надо извиняться вовремя, не пытаться дополнительно шельмовать пострадавших, потому что это выйдет боком. В любом информационно открытом обществе эти правила совершенно одинаковые даже независимо от содержания скандала.

Далее нужно вырабатывать меры по недопущению такой ситуации, то есть объяснить общественности, почему этого никогда больше не произойдет. «Мы раскаялись и поняли» — это не меры. Меры — это то, что 57-я школа сейчас объявила, что будет создавать комиссию по этике из выпускников и родителей, составлять протокол, по которому в случае, когда учитель будет злоупотреблять своим положением, ученик сможет обратиться анонимно к руководству школы.

57-я школа попыталась замять скандал, испугалась. Набежали люди оскорблять тех, кто заговорил о проблеме первым, тут же выяснилось, что к ним уже обращались, в том числе и довольно давно, годы назад, и они никому не поверили. Собственно, это то, что уже пишет директор в своем обращении: «Я не знал, я не верил». Из-за того, что они неправильно себя повели, скандал оказался не в их руках, а в руках общественности и, к сожалению, в руках российских правоохранительных органов, которые совершенно не подготовлены иметь дело с такими сложными случаями.

А вот по одному пункту 57-я школа, собравшись и раскинув мозгами и, видимо, все-таки допустив к участию в ситуации каких-то продвинутых людей из родителей и выпускников, делает все идеально правильно. Они создают комиссию, они разрабатывают протоколы, они сообщают общественности, что именно они собираются сделать, чтобы такое больше никогда не повторилось.

Комиссия должна разобраться, как это было устроено, что мешало этим девочкам жаловаться, что позволяло директору не знать или делать вид, что он не знает, смотря что там выяснится. Это важные вопросы. Ведь это не какое-то разовое преступление или разовое нарушение этических норм, это некая структурная, системная ситуация, которая происходила внутри школы. Им надо ее разобрать на запчасти, чтобы она не повторилась.

Было бы хорошо, если бы администрация, которая замечена в замалчивании проблемы, ушла в отставку. Но при этом важно, чтобы сама школа не была разрушена. Школе самой нужно довести до конца этот процесс. И этот процесс нужен не только 57-й школе для самосохранения. Протоколов сопротивления злоупотреблениям учительской властью, далеко не только с сексуальным подтекстом, нет в русской школе вообще. А 57-я школа имеет вокруг себя одно из самых образованных и продвинутых сообществ выпускников и родителей, учителей, какое только вообще есть в этой стране. И если кто-то способен такие образцовые протоколы разработать, то это эти люди.

Кстати, подобные разбирательства — это не то место, где должна действовать презумпция невиновности. Презумпция невиновности — это не этический принцип. Презумпция невиновности — это юридическая защита, которая дается обвиняемому в уголовном суде, только в уголовном. Она защищает слабую сторону — обвиняемого — от всей силы государственной репрессивной машины, которая на него обрушивается. А если ты начальник и к тебе пришли сообщить о возможном злоупотреблении властью в зоне твоей ответственности, то твои презумпции должны защищать тоже слабую сторону — пострадавшего, заявителя. Ты должен хвататься за голову и начинать разбирательство тут же. И это ошибка, которую администрация 57-й школы, как я думаю, допустила скорее по неграмотности. Просто никто не понимает, как на самом деле устроена сексуальная преступность, никто не понимает, как устроен баланс сил, как себя чувствует жертва, потому что в России просто этому никто не учит. Более или менее не то что запрещено, но сильно не поощряется об этом говорить, поэтому происходят вот такие ситуации.

Сергей Казарновский

директор центра образования № 686 «Класс-центр», заслуженный учитель России, победитель первого конкурса «Лидер образования России»

То, что произошло в 57-й школе, я бы назвал рядовым явлением. Ситуация не рядовая, потому что школа не рядовая, а явление можно встретить практически в любой школе. Проблема в том, что распознать такие случаи не всегда удается.

В моей собственной учительской, директорской жизни, а я уже 25 лет директор, были подобные вещи, о которых рано или поздно становилось известно внутри школы. И когда возникала подобная ситуация, когда ее начинали обсуждать, я всегда принимал жесткие меры и расставался с такими учителями. Были люди, о которых я специально даже предупреждал школы, куда они уходили.

Про эту грязную историю, к сожалению, придется говорить и с детьми. К сожалению, потому что эта школа долго создавалась и ее имидж, конечно, имеет значение. Хотя я думаю, со временем, когда все расскажется и переговорится, ничего страшного не будет.

У меня этим летом поженились бывший учитель истории и бывшая ученица, они дождались, пока она закончит 11-й класс. А как это все вскрылось? Она часто приходила к нему на консультации, они оставались в классе, даже маленькие дети это просекли. Однажды кто-то из учеников младших классов спрятался во время перемены под партой и, как потом они рассказали своим родителям, что-то такое увидел. Родители сразу обратились ко мне. Я вызвал этого преподавателя к себе, он объяснил мне, что она уже в 11-м классе, что родители в курсе. Что они даже уже помолвлены и просто ждут, когда она школу закончит. Но я тогда сказал ему, что сегодня люди включают фантазию по любому поводу и что отношения учителя с ученицей — это неправильно, такого быть просто не должно. И я был вынужден его уволить.

Михаил Лабковский

семейный психолог

Администрация вряд ли сейчас понимает, что ей делать в этой ситуации. Все, что она может, — это добиться того, чтобы прокуратура завела дело, а дальше разберутся уже ситуационные органы.

Нужно проводить разъясняющие беседы со школьниками, и делать это должен школьный психолог, если его нет в школе, то он должен быть в районном департаменте образования. Конечно, детям нужно объяснять, что нельзя такие ситуации держать в себе, нужно учиться о них говорить. В мире это уже давно отработанная история, но не в России. В России вообще не хотят ювенальную юстицию вводить, а это звенья одной цепи.

В западных странах к детям чуть ли не в детском саду уже приходят психологи и говорят с ними о том, что делать, если они столкнутся со взрослым, который будет вести себя странно: будет дотрагиваться до них или делать какие-то вещи, которые им не понравятся. В этом случае дети тут же обратятся в специальную службу, телефон которой им выдают на специальной памятке. Родителей, кстати, это тоже касается: речь идет о любом действии, которое ребенок трактует как ненормальное, неприятное, больное или пугающее. Ведь кроме сексуального насилия есть еще и физическое.

Чтобы в нашей стране что-то изменилось, необходимо вводить схожие меры.

Любовь Борусяк

специалист в области полевой социологии и социологии СМИ, доцент департамента интегрированных коммуникаций ВШЭ

Ситуация со школой № 57 очень волнует меня в том числе и потому, что мой сын является ее выпускником, он учился там в математическом классе. Я считаю, что нужно сделать все, чтобы сохранить школу. И для этого совершенно необходимо выяснить все обстоятельства того, о чем сейчас говорят. Скрывать больше ничего нельзя. На мой взгляд, школа должна сейчас выработать четкую позицию: как ей дальше жить и развиваться, после того как вскрылись все эти факты. И в формировании этой позиции в дискуссиях об очищении школы должны принимать участие в том числе и выпускники, для которых эта тема очень важна.

Мне сложно понять, что двигало людьми, которые все эти годы обо всем знали. Не хотели выносить сор из избы? Вполне возможно, им казалось, что огласка принесет больше вреда для школы. Но в том, что честность и правда всегда лучше, чем ложь и умолчание, сомнений у меня нет. Дирекция должна была расстаться с этим учителем сразу, как у них появилась какая-то информация. Ведь чем дольше прячешь правду, тем тяжелее потом ее лечить. Конечно, можно ждать, что само рассосется, но, как правило, это заканчивается плохо. Так сейчас и произошло.

Сергей Ениколопов

руководитель отдела медицинской психологии Научного центра психического здоровья РАМН

Есть определенные профессии — учитель, врач, психотерапевт, — которые в силу своего взаимодействия со вторым лицом, с пациентом, учеником, студентом, выстроены таким образом, что специалист имеет некое преимущество над его душой. Происходит некий катарсис, или, как говорят психоаналитики, контрперенос. Одним словом, мы имеем дело с некой влюбленностью, она необязательно эротическая. Но когда учитель сам заинтересовывается своим учеником, то от сексуальных отношений их начинает разделять всего один шаг, одно касание. Именно поэтому в таких профессиях этическая составляющая предельно важна.

Что действительно произошло в 57-й школе, разберется департамент образования, но то, что школа нарушала этические принципы, — это факт.

Что касается родителей, им нужно интересоваться жизнью детей. Вот это банально звучит, но они начинают активно интересоваться, только когда узнают из радио, телевидения и прочих средств, что кто-то прыгнул с балкона, что бывает интернет-зависимость. При этом когда их интерес пробуждается, то школьник начинает размышлять о том, что родители, в общем, сбрендили. Потому что когда родитель 14 лет ничем не интересовался, а потом вдруг говорит: а теперь давай поговорим по душам, то душа подростка будет протестовать или думать, что с родителем что-то случилось, и начнет волноваться. Быть в курсе жизни своих детей — это большая работа.

Валерий Панюшкин

главный редактор издания «Такие дела»

Заниматься сексом с учениками нельзя. Точка! Учителя должны за это уволить — как минимум.

Нужно еще выяснить про возраст согласия: достигла ли его девушка к тому времени, и если достигла, то то, что сделал учитель, это, конечно, отвратительно, но законно. Мир в огромной степени состоит из того, что отвратительно, но законно. Практически все вокруг законно, но отвратительно. Если же возраст согласия достигнут не был, то это уголовка.

Это отвратительное событие произошло у директора школы — нужно уходить.

Почему об этом молчали? На такие вещи закрывают глаза, потому что они могут повлиять на рейтинг школы, например, и вообще есть много всяких потому что. И даже сейчас в школе пытаются что-то замалчивать, хотя это уже бессмысленно, потому что все об этом говорят. Замалчивание отвратительно.

А еще эта история объяснятся тем, что хороших школ мало. Не получается так: мне показалось, что-то у вас в школе фривольно с детьми обращаются, возьму я и переведу своего ребенка в другую школу. Но ведь таких других школ нет. Поэтому здесь и возникает такая психологическая защита, когда ты пытаешься сказать: «Ну нет, не может быть!»

Говорить о том, что случилось, конечно, нужно. Но сейчас вся дискуссия происходит в фейсбуке. А есть такой жанр «фейсбучной» откровенности, он довольно противный. Нужно это все проговаривать, но в рамках приличия. Проговаривание в фейсбуке находится за рамками приличия, в этом есть какая-то истерика.

Как говорить с детьми о сексе, о насилии, о том, что не все люди хорошие? На мой взгляд, для этого нужно использовать случай. Вот сейчас, видимо, ровно такой случай, когда надо как-то с ними об этом поговорить. Взрослым тоже нужно говорить об этом. Но это должен быть какой-то спокойный, доброжелательный разговор. Когда беседа попадает в социальные сети, она немедленно превращается в ор и крики.

Зоя Светова

журналист, публицист, правозащитник

Мне кажется, что говорить о том, что произошло в школе № 57, нужно с учениками 12–14 лет. И делать это должны классные руководители, учителя и родители. Нужно обязательно эту ситуацию сделать прозрачной и в классах, и дома. Родители должны все это с детьми обсуждать именно потому, что вся ситуация стала достоянием общественности и дети уже об этом очень много знают и обсуждают между собой.

Мне кажется, это должно стать предметом проговаривания — это необходимо для того, чтобы изжить болезнь. Такие вещи должны быть осуждены, потому что уже сто раз было повторено, что спать с ученицами нельзя, даже если ученицы этого хотят. Если вы хотите спать с ученицами, то вы должны уйти из школы и встречаться с ними где-то на другой территории, но уже не будучи в статусе учителя. Это очевидные вещи. И другого просто быть не может.

Все разговоры, что «у нас такая потрясающая школа, самая замечательная, а если мы вынесем сор из избы, она уже не будет такой замечательной», кажутся мне лукавством. То, что в этой школе работают хорошие учителя, — это замечательно, но такое есть во многих школах. И это не оправдывает страусиную позицию и руководства школы, и некоторых учителей, и некоторых родителей.

Но самое главное в этой истории — это те люди, которые все эти безобразия предали гласности, это те, кто собирал свидетельства, те девочки-мальчики или юноши-девушки, которые рассказали о своем драматическом опыте, не побоялись, и те, кто продолжает это рассказывать. Те учителя, которые пошли и стали требовать от руководства школы дать оценку этим событиям. Сейчас говорят, что они герои. Я не считаю, что они герои, они поступили абсолютно нормально, как принято в нормальном, цивилизованном, неизвращенном обществе.

Многие говорят, что это конец 57-й школы, и это, по-моему, тоже неправда. Вся эта история вообще не имеет отношения к процессу обучения. Учителя, которые там преподают, не станут преподавать хуже. Это история о норме и об отсутствии нормы, о морали, о нравственности, о грани между тем, что хорошо и что плохо, которую наше общество потеряло.

Евгений Бунимович

уполномоченный по правам ребенка в Москве, заслуженный учитель РФ

Я в первую очередь думаю о детях. И те взрослые, которые сейчас участвуют в зашкаливающих, я бы сказал, дискуссиях, должны помнить, что 1 сентября в школу пришли дети и им нужно учиться, что очень трудно делать в этих условиях. Они все знают, читают, они лучше нас умеют ориентироваться в интернете и прекрасно все видят. И вот с оглядкой на это нужно реагировать на то, что происходит. Это не значит, что надо что-то замалчивать. Именно замалчивание привело к той тяжелейшей кризисной ситуации, в которой оказались и дети, и выпускники, и учителя, и родители. Наоборот, нужно всерьез думать о том, как об этом разговаривать с детьми. А разговаривать о такой ситуации просто необходимо. Для всех, не только для пострадавших, то, что случилось, это и драма, и трагедия, и серьезный кризис.

И говорить об этой ситуации нужно не только в 57-й школе. Ведь мы боимся этих разговоров, мы не умеем вести этот диалог. Посмотрите, сколько остервенения, сколько злобы вылилось за последнюю неделю в фейсбуке. Значит, надо не только учиться с детьми говорить, но и самим учиться говорить.

Мы привыкли говорить с детьми о том, чтобы они слушались взрослых, авторитет взрослых для них был абсолютен. Но мы забываем обсуждать с ними те случаи и ситуации, когда можно, нужно, должно говорить «нет». И вот это тоже в нашем воспитательном процессе очень непривычная постановка вопроса. И этому надо учиться.

Кроме детей, о которых я уже говорил, нужно думать о тех выпускниках, которые рассказали свои истории. И которые не рассказали. Школе нужно в любом случае выразить сочувствие, поддержку, извиниться. Хотя, конечно, извинений здесь недостаточно.

Также эта ситуация затрагивает острый вопрос не столько корпоративной, сколько профессиональной этики учителей. Здесь надо сразу сказать, что есть вопросы, о которых можно спорить, а есть вопросы, о которых спорить нельзя. Здесь не о чем спорить. И то, что нельзя вступать в «особые», тем более в интимные, отношения с учениками, это не вопрос для дискуссии.

Юрий Симонов (Вяземский)

заведующий кафедрой мировой литературы и культуры МГИМО, ведущий передачи «Умники и умницы»

Романтические отношения, конечно, возможны — со стороны ученицы, которая влюбляется в учителя, это совершенно естественно. Но учитель должен от этого уходить, иначе ему в школе делать нечего. Это нарушение профессиональной этики, я уже не говорю про Уголовный кодекс. А если об этом знают коллеги, руководство, они должны предложить такому учителю уйти из школы.

Но надо обязательно все проверить, потому что дети в этом возрасте… они фантазеры. Особенно это характерно для русских детей, мы вообще все полны фантазии. В этом возрасте воображаемый мир становится привлекательнее мира реального.

Сложнее с этим в вузе, но, честно говоря, если есть возможность уберечься [от связей со студентами], надо это сделать, иначе нарушаются отношения: учитель фактически перестает быть учителем, а ученик — учеником. Хотя у нас был один интересный студент, который влюбился в свою учительницу французского, и это кончилось тем, что ее уволили. Но в итоге они все-таки поженились и счастливы до сих пор. Любовь, как говорится, зла, и когда такое накатывает, за это надо платить. Это, кстати, укрепляет чувства, если они есть. Если люди отказываются от профессии, чтобы сохранить чувство, значит, оно сильное. А так, знаете, можно просто распустить учеников, учениц и учителей — и начнется «Школа» [Валерии] Гай Германики.

Я категорически против того, чтобы выносить сор из избы. Решать проблему необходимо в коллективе. Если коллектив молчит, то вынос в публичное пространство является, наверное, одним из решений, но это плохо. Штука-то интимная! Есть же, помимо этого, масса других инстанций, куда можно обратиться: другие учебные организации, адвокаты, психологи. Но когда это выносится в ток-шоу и начинает смаковаться, по-моему, это просто безобразие, эксгибиционизм, если угодно.

Тем более возникает вопрос: учитель, который так себя ведет, — а здоров ли он? Я-то почти наверняка убежден, что это некая форма болезни, потому что нормальный педагог на это никогда не пойдет. Я просто по себе знаю, я же преподаю. У меня планка поднимается вместе с возрастом моих девочек. Поэтому, когда я вдруг вижу ко мне интерес, чуть превышающий интерес студентки к профессору, я на всякий случай всей группе говорю, что, дорогие друзья, у меня есть старший внук — кстати, он уже на три года старше вас.

Татьяна Лазарева

ведущая телепрограммы «Это мой ребенок!»

Нам нужна новая школа, которая будет построена на любви и уважении к личности. Дети должны быть там на первом месте. А у нас, к сожалению, принято считать, что учитель всегда прав, а ребенок нет. Мне нравится мысль Бориса Стругацкого, который задавался вопросом, почему, чтобы лечить, врачи на протяжении нескольких лет проходят ординатуру — и только потом их допускают до людей, а учителем может быть любой.

Я рада, что эта история оказалась в публичном поле. Хотя она, конечно, ужасная, катастрофическая, но почему я считаю, что это правильно? Потому что мне кажется, что она позволит подробно изучить эту ситуацию, со всеми ее перекосами. Я тоже сделаю каминг-аут. В одной из школ, в которой учился наш сын, Степан, был учитель, который писал ему во «ВКонтакте» письма. Очень однозначного характера. Степе тогда было — 15–16 лет? Сам он посмеялся над этим, но все-таки рассказал об этом нам. Оказалось, что этот человек писал ему следующее: «А что у тебя с сексом…», «давай обсудим», «давай поговорим». То есть абсолютная недозволенность со стороны учителя была.

Слава богу, Степан тогда уже учился в другой школе, и у меня не было необходимости с этим что-то делать. И я честно скажу, что я бы не смогла решать этот вопрос, бороться с системой, находясь внутри системы. Никакая нормальная мать не пойдет на конфликт со школой из-за своего ребенка, который в этой школе учится. Именно потому, что ребенок не главный, главная — школа. И всегда ребенок виноват, и всегда на него все будут сваливать, и никогда школа, наша, сегодняшняя школа, постсоветская, никогда не поднимет этого ребенка на щит. Никогда этого не будет. И вот этого насилия и бытового унижения хочется избежать, а чтобы это сделать, в школу должны прийти новые люди.

Татьяна Москалькова

уполномоченный по правам человека в РФ

К сожалению, вопросы педофилии остаются острыми, уродливыми, и этот случай тому подтверждение.

Я узнала, что официального обращения в правоохранительные органы еще не было, но сейчас ведется работа по тем публикациям, которые появились, проводятся первоначальные следственные действия в органах внутренних дел, чтобы понять, был ли этот факт. В средствах массовой информации могут ведь быть разные непроверенные данные, но в любом случае закон обязывает проверить, и если данные подтвердятся, то возбудить уголовное дело. Поскольку это подследственность Следственного комитета, то по окончании проверочных данных в Следственный комитет будет передан этот материал. Но это то, что касается реакции правоохранительной системы, она наступила.

Но вопрос в другом: почему нет заявлений? Потому что люди опасаются огласки данных, затрагивающих их честь и достоинство. Это касается и детей, и родителей. Вот эта ситуация, она высвечивает проблему отсутствия органов саморегулирования, самоуправления, которые могли бы дать возможность повысить систему гарантий от тех нарушений прав человека, находящихся в интимной сфере.

И у меня есть приемная, она работает каждый день, я сама веду прием граждан, ведут прием граждан квалифицированные сотрудники аппарата. И вот этот случай меня подвигает к тому, чтобы в таких ситуациях, когда человек хотел бы сохранить в тайне свое имя, но в то же время рассказать о ситуации, которая нарушила его права, ввести инструменты, механизмы защиты его личной жизни с тем, чтобы можно было сохранить в тайне имя и в то же время предпринять защитные меры.

Такая система работает, например, в уголовном судопроизводстве, когда свидетель просит сохранить в тайне его имя, место жительства, место работы, чтобы повысить безопасность свою. Есть у нас и другие случаи, когда процессы, связанные с несовершеннолетними, проводятся при закрытых дверях. Но мне кажется, что очень плохо защищена тайна личной жизни в обществе.

Сказывается также отсутствие горячих линий, на которые могут позвонить школьники с тем, чтобы эта информация оставалась конфиденциальной, но в то же время человек получил консультацию, помощь и защиту. В школе должен быть психолог, то есть независимый человек, не педагог и не представитель родительского комитета, к которому мог бы обратиться ученик. Вот эти механизмы, мне кажется, у нас отсутствуют, и их нужно создавать с тем, чтобы педофилия не уходила в латентную сферу.

И я думаю, что со своей стороны мне нужно будет подумать, заключить соглашение, может быть, с Министерством образования и Следственным комитетом о сохранении конфиденциальности информации, если человек опасается разглашения данных, порочащих его честь и достоинство.