Шок! Ученицы избивали девушку и заставляли мазать лицо фекалиями

«Я в лицей больше не поеду! Лучше в петлю… » — заявила родным 17-летняя Виктория, которую соученицы из Чаплинского профессионального лицея в Херсонской области заставляли каждый вечер в туалете намазываться… фекалиями. &la

придумавшие садистское шоу девушки

«Если после девяти вечера в дверь нашей комнаты стучали, можно было не сомневаться — это за мной, — рассказывает 17-летняя Виктория. — Когда первый раз подружки велели мне раздеться и нагишом гулять по общежитию, я думала, это шутка». — «А нельзя было не пойти?» — «Что вы! За ноги выволокут. Их лучше не злить».

И все же Виктория пыталась бунтовать, за что получала одни синяки — соученицы все равно затягивали свою жертву в туалет, снимали с нее пижаму и начинали любимое стриптиз-шоу. «Пока у нас есть Вика, скучать не придется, — смеялись они. — Игры в туалете — интереснее любого фильма! Самое крутое развлечение!»

«Кино» с моим унижением крутили на уроках и переменках во всех группах»

Несколько тусклых ламп над головой, холодные сквозняки и неприятный запах — в этом туалете Вика провела добрый десяток самых страшных в своей жизни вечеров. Здесь не слишком чисто — с уборкой, по всему видно, не особо усердствуют.

В общежитии Чаплинского профессионального лицея (Херсонская область) в день моего приезда было непривычно тихо и пустынно  — учащиеся разъехались на производственную практику, пишет газета „Факты и комментарии“.

„Вика поступила учиться в Чаплинку семь месяцев назад, — рассказывает Валентина Константиновна, бабушка девочки. — Мы живем в соседнем райцентре, это близко: сел на автобус и через час дома. Внучка хотела получить специальность бухгалтера, но такую группу в прошлом году не удалось набрать, поэтому вскоре несостоявшихся бухгалтеров слили с отделением поваров и кондитеров“.

„Дальше — больше. Я заметила, что Вика постоянно носит свитера под горло, — жалуется пенсионерка. — Кто мог подумать, что таким образом прячет от меня синяки? А где-то перед октябрьскими праздниками вдруг запросилась на квартиру: мол, подружки не хотят жить в общежитии, съехали, осталась она с чужими девочками одна. Я давай отговаривать. Огород, засаженный картошкой, да десяток кур — вот весь наш с дедом капитал, оторвать каждую неделю Викусе 50 гривен от двух стариковских пенсий — и то проблема. Но внучка уперлась с этой квартирой, хоть плачь! Дотерпи, умоляю, хотя бы до января, впереди три месяца практики — может, как-нибудь обойдемся? Вот она, бедненькая, и терпела. А еще наш ребенок вдруг отказался воскресными вечерами возвращаться в Чаплинку. Буду, заартачилась, ездить в понедельник, самым первым автобусом. Да как же первым? Вставать в пять утра? Зачем? Не сможешь вовремя добраться на уроки! Раньше сговорчивая, Вика теперь стала такой упрямой, что не узнать. Ты хоть умри, а она сделает по-своему!“

26 декабря, перед самым Новым годом, Валентине Константиновне позвонила знакомая и спросила, знает ли она, что Вика все-таки переехала к хозяйке? Тут-то пенсионерка и взяла внучку в оборот: почему перестала слушаться, ушла из общежития?! Девочке пришлось признаться — так тайное неожиданно стало явью. Открывшаяся правда подкосила стариков, они уже три месяца на валидоле.

„От ее признаний у меня волосы на голове шевелились, верите? — нервно кутается в платок бабушка Валя. — Оказывается, дите там сидело голодное: стоило Вике переступить порог общежития, все мои сумки с пирожками и котлетами моментально реквизировались. Отнимали деньги, вещи. Но все это ерунда по сравнению с тем, что девчата вытворяли с ней. Разве это не пытки, не травля?!“

Мы сидим в уютной кухоньке сельского дома, где все дышит покоем. При слове „пытки“ внучка Валентины Константиновны моментально закрывает лицо руками и просит: „Дедушка, выйди, пожалуйста“. Ее светлая непослушная челка падает на грустное-грустное, совсем еще детское лицо. Вика такая маленькая, хрупкая и такая несчастная, что хочется обнять ее и пожалеть.

„В общежитии были три заводилы, — вздыхает Вика. — Одна — моя ровесница, две другие — постарше, им 19 и 20 лет. Девушки пили и курили, а я нет. Значит, белая ворона. Просто цеплялись: почему не поздоровалась, почему музыку в наушниках слушаешь? Зимой вечера длинные, им скучно. Нужен был клоун. Вот я и стала этим клоуном, попалась им на крючок. Затаскивали меня в туалет, раздевали догола, ставили в круг, а затем били и издевались. Это у них такой цирк. Выстроившиеся кругом, девчонки улюлюкали, трогали меня руками, вырывали волосы, засовывали головой в унитаз… И снова били. Первый раз страшно, но второй раз бесчестье пережить труднее. А уж третий… это и вовсе невыносимо. Идешь, как на эшафот“.

„Экспертиза установила, — уточняет бабушка, — что у Вики — легкие телесные повреждения. Но этих повреждений столько! Даже еще сейчас на голове три десятка шишек осталось, сами можете пощупать. Она не может спать. Не может вспомнить, куда пять минут назад положила ключи“.

„Я не чувствовала боли, — чтобы не расплакаться, Вика до крови закусывает губу. — Непереносимо, когда все над тобой смеются! Унижение хуже тумаков и затрещин. Даже, наверное, хуже электрического стула. Они как с цепи сорвались! Задачей одних было придумать какое-нибудь издевательство, да покруче! Другие отвечали за то, чтобы привлечь как можно больше зрителей. Намазывая свое тело по их приказу фекалиями, я страдала не от плохого запаха или отвращения, а оттого, что все это снималось на камеру мобильного телефона. Значит, завтра свеженькое видео скачают на другие мобилки, и „кино“ под названием „засранка“ будут крутить во всех группах. Никто не сядет рядом со мной на уроках, на переменках все будут шарахаться, отпускать в мой адрес грязные слова“.

Самым сложным было смыть с себя этот отвратительный «ночной крем»: намылиться, потом ополоснуться… ледяной водой. А вокруг кричали: „Не стирай загар! Он так тебе идет!“ Главное требование „режиссеров“ — не спешить, а долго-долго плескаться, играть с холодными брызгами, летевшими во все стороны. Иначе придется все переснимать…

„Было чувство, словно с меня сдирают кожу, — вымученно улыбается девочка“. А им нравилось. Зрители были в восторге от идеи всем вместе укладывать Вику спать. „Ты скоро получишь роль в новом фильме, — хохотали. — Мы сейчас, Мышка, работаем над тем, чтобы полностью изменить твой имидж“. Вика знала, что „фильмы“ о ней крутят не только в общежитии, но и на дискотеке того городка, где она живет с бабушкой и дедушкой.

„Родители не разрешали мне общаться с одноклассниками, — хотели, чтобы ушла в монастырь“

„Мне не привыкать к насмешкам, я с этим росла“, — вдруг признается Вика. По словам девушки, с двумя своими мучительницами она училась в одной школе, привычку преследовать Вику они принесли и в лицей.

„Надо, наверное, объяснить вам кое-что, — тяжко вздыхает Валентина Константиновна. — Викин отец, наш сын, вскоре после свадьбы разошелся с супругой. Пришел и говорит: „Моя бывшая на сносях. Ребенка она намерена оставить в роддоме. Если хотите, можете его забрать“. Мы так и сделали, внучка росла у нас. Когда ей исполнилось 12 лет, родители вновь надумали жить вместе, забрали дочку к себе в Одессу. Семья ударилась в религию, да так, что жизнь вне церкви перестала для них существовать. Вику начали усиленно готовить к монашеской жизни“.

„В школу дети приходили в джинсах, а я — в длинной юбке до пола, — грустно улыбается девочка. — Все смеются. Так что к роли Арлекина я привыкла. Папа с мамой не разрешали мне дружить с одноклассниками, посещать какие-либо вечера. Только церковь, только Библия“.

„Горько и нам с дедом было, что наша любимица пойдет в монастырь, — продолжает пенсионерка. — Может, так оно и случилось бы, да внучка сама взбунтовалась: нет, и все! Мы опять забрали ее к себе. Документы пришлось переводить при помощи милиции. Окончила у нас школу. И тут на тебе — новая напасть! Теперь невестка укоряет: вот вам и светское обучение, ваш выбор боком вам же и вылез!“

Бабушка и сама жалеет, что отдала Вику в этот лицей. „Перед нами там даже не извинились до сих пор! — горячится пенсионерка. — Я и мысли не допускала, что внучкины палачи уйдут от наказания. Но уголовное дело никто не стал возбуждать. Добиться ответа на вопрос, почему — не могу. Кому мы, старики, сейчас нужны? Вот и написала письмо в „ФАКТЫ“ — может, хоть вам в правоохранительных органах объяснят, почему отказываются защитить права ребенка, подвергавшегося на протяжении нескольких месяцев настоящим пыткам?“

«Дело я хорошо помню, — комментирует ситуацию Владимир Ренгач, заместитель начальника Чаплинского райотдела милиции. — Понимаете, о факте противоправных действий относительно несовершеннолетней руководство лицея обязано было немедленно поставить нас в известность! Так велит закон. Вместо этого там затеяли какое-то свое, внутреннее расследование. Мы узнали о происшествии, когда к нам пришла бабушка, то есть через месяц. За это время все видеозаписи уже были уничтожены. С детьми тоже, очевидно, хорошо «поработали„: одних предупредили, других запугали. Что мы имеем сейчас? Неизвестно, что было на том видео. При всей очевидности совершенного преступления девушки не то чтобы отрицают свою вину, нет — они просто кивают друг на друга. Одна только позвала Вику из комнаты в туалет, другая только стояла и смотрела, третья просто послала sms-ку со своего телефона подружке. Кто-то утверждает, что видел всего лишь один фрагмент и не больше. Склеить из всего этого единое целое пока невозможно. Руководство учебного заведения тоже заняло отстраненную позицию: ну подрались, выясняли отношения, при чем тут милиция?! Мы опросили всех участниц вечерних сборищ в туалете, уточнили мотивы, обстоятельства. Пока продвинуться дальше в этом расследовании не удается. Многое зависит еще и от экспертов. Если медики считают, что психическому здоровью девочки нанесен серьезный ущерб, будем дальше работать. Если же телесные повреждения носят легкий характер, так это жалоба частного обвинения, не более. Бабушка на основании тех документов, которые мы собрали, может обратиться в суд, он выяснит, есть состав преступления или нет. Суд может возбудить и уголовное дело, направив его нам или в прокуратуру для дальнейшего расследования. А пока есть только отказной материал: после проверки мы действительно отказали пострадавшей стороне в возбуждении уголовного дела. Прокуратура проверила работу милиции и пришла, насколько я знаю, к выводу, что все законно“.

„Признаюсь, мне отчисленных из лицея даже немного жалко… Они, говорят, просто шутили“

Что сейчас предпринять, где искать выход из, мягко говоря, неприятной ситуации, ни старики, ни их внучка не знают. У Вики заканчивается трехмесячная производственная практика, которую она проходила дома, в местном баре. „Ну диплом-то получить надо, — растерянно пожимает плечами бабушка Валя“.

„Я в лицей доучиваться не поеду, — лицо Вики вмиг сереет. — Лучше в петлю!“ Потеря памяти, постоянные жуткие головные боли — разве не причина, чтобы забрать документы? Это аргументы лицеистки.… С Викиными обидчицами встретиться, к сожалению, мне не удалось — они разъехались на практику.

А вот о позиции руководства Чаплинского профессионального лицея нужно сказать отдельно. На Викину бабушку здесь обижены: раздула, дескать, целую историю, бросила пятно на учебное заведение!

Алла Павловна Ляшенко, которую из-за ЧП сместили с должности заместителя директора по воспитательной работе, рассказывает, что двух зачинщиц расправы над Викой отчислили из училища: разве этого мало? Остальные — „осознали“. „Как же осознали, если даже не извинились?“ — изумляюсь.

„Да, — соглашается Алла Ляшенко, — извиниться не захотели. Знаете, какая сейчас молодежь? Агрессивная. Если разобраться, то мы не имели права и этого делать — возвращать ученицам документы, указывать на дверь. Отчисление — разве это не наказание? Других выселили из общежития. Признаюсь, мне их даже немного жалко: дети-сироты, живут тоже с бабушками, в нищете, все из проблемных семей. Тут сплошь такой контингент. Ну оступились. Они говорят, просто шутили, не подозревая, что за такие шутки можно сесть на скамью подсудимых. С первых дней между „бухгалтерами“ и „поварами“ начались трения, но потом все вроде утихло. Вика не пропускала занятия, хорошо училась, сдавала зачеты — по ней не было ничего видно. Кто мог знать, что над девочкой издеваются? Если бы подошла, пожаловалась, тогда другое дело. В общежитии обычно дежурит воспитатель… Как он ничего не заметил — уму непостижимо. Мы уже приняли меры: сейчас там присматривают за порядком по два педагога одновременно“.

„Удовлетвориться обещаниями „я больше не буду“ — значит, попустительствовать злу“, — не согласна с позицией руководства учебного заведения бабушка Вики. Она человек старой закалки, до последнего верила в милицию, в порядок. — „Из моего ребенка сделали инвалида: у внучки провалы в памяти, постоянные головные боли. Психолог нам сказала, что подросток, переживший подобное насилие, никогда уже не будет чувствовать себя в безопасности“. И правда, Вика сейчас боится даже за калитку выйти. Тем не менее бабушка надеется, что внучке все-таки удастся ожить, избавиться от чувства отчужденности. Вика и сама об этом мечтает: говорить с другими людьми, смеяться с ними, любить их — простые вроде бы радости…

P.S. Имя главной героини публикации изменено.