Красоты молдавской революции — коварная провокация властей?

После некоторого шока, вызванного картинами кишиневских погромов под знаменем ЕС и лозунгами «Нет — коммунизму!», наступило просветление, ибо все красоты молдавской революции были объяснены коварной провокацией властей.

После некоторого шока, вызванного картинами кишиневских погромов под знаменем ЕС и лозунгами «Нет — коммунизму!», наступило просветление, ибо все красоты молдавской революции были объяснены коварной провокацией властей. Они-де специально попустительствовали буйствам и грабежам, чтобы представить освободителей в невыгодном свете и установить диктатуру.

Додуматься было делом нехитрым, поскольку слова «провокация» и «провокатор» являются одними из самых употребительных в освободительном движении. Что весьма удобно — когда что не так, сразу ясно, что это провокация, и понятно, чья именно. Освободители же в любом случае в белоснежных ризах.

В принципе, революционеры не всегда были такими стыдливыми. Во время Великой французской революции санкюлоты выделывали такое, на фоне чего кишиневские погромщики смотрятся агнцами. Куда им супротив 14 июля 1789 года и уж тем более против 10 августа 1792 года, когда был разгромлен королевский дворец, и против сентябрьской резни того же 1792 года. Когда несколько лет спустя при термидорианской реакции в юридических документах употреблялось слово «кровопийцы» («buveurs du sang»), в том была изрядная характеристика предшествовавшего Царства Разума  — «Народ свободен стал, любуйтесь на него». Опять же и в последующих французских революциях — до 1871 года включительно — было на что полюбоваться. Когда с дворцов срывая крыши, чернь рвалась к добыче вожделенной — это всегда красочно.

При этом, однако, приверженцам переворотов была присуща последовательность. «Революция требовала для себя всех прав и спокойно принимала на себя всю ответственность». Соответственно буйства санкюлотов либо вовсе апологизировались, либо, по крайней мере, воспринимались как неизбежность. «Не разбив яиц, невозможно приготовить омлет». Долгое время это было общим местом всей освободительной мысли. «История — не тротуар Невского проспекта». «Революцию не делают в белых перчатках». «Меня не испугают ни резня, ни пьяные мужики с дубьем». В каковой публичной оферте было уже хотя бы то достоинство, что принявший ее не мог отговориться незнанием и не имел оснований для жалобного «Мы же так не договаривались». С другой стороны, и количество готовых принять оферту было невелико. «Те, которые замышляют у нас невозможные перевороты, или молоды и не знают нашего народа, или уж люди жестокосердые, коим чужая головушка полушка, да и своя шейка копейка».

Прямодушная последовательность делалась все более серьезным препятствием для распространения вширь освободительного учения, и, повинуясь исторической необходимости, она была отброшена, заменившись более привлекательной офертой великой бескровной революции. Здесь как раз Россия оказалась первопроходцем. Февраль 1917-го — хотя и в противоречии с некоторыми фактами — был объявлен совершенно бескровным и вообще образцом того, как сбылось обетование «Падет произвол, и восстанет народ, великий, могучий, свободный». За утверждение о бескровной революции держались изо всех сил вплоть до самого большевицкого переворота, хотя уже весной кровь начинала литься, а к лету чем далее — тем более. Для тех же случаев, когда отрицать безобразные буйства было невозможно, была изобретена фраза «темные царские прислужники». Сам по себе освобожденный народ замечательно сознательный и ни о чем дурном даже и помыслить не может, но его провоцируют прислужники, рассчитывая таким образом на восстановление монархии. Отдадим должное французским революционерам — им в голову не приходило именовать особо буйных санкюлотов темными королевскими прислужниками и объяснять безобразия парижской черни провокациями аристократов.

С другой стороны, без учения о провокациях сегодня никуда. Коль скоро учение о великой бескровной (она же «бархатная» и «оранжевая») революции объявлено альфой и омегой  — а как не объявить? Постепенное улучшение нравов что ли пропагандировать? — то все, что не вписывается в бархатный образ и сильно отдает наждаком, приходится списывать на темных царских прислужников. Они вездесущи и необходимы до зарезу.