Отставка Ельцина — как на самом деле это было

В этот новогодний день 1999 года первый российский президент объявил об отставке. Закончилась великая эпоха 90-х, о значении которой до сих пор спорят…

В этот новогодний день 1999 года первый российский президент объявил об отставке. Закончилась великая эпоха 90-х, о значении которой до сих пор спорят…

Чтобы поговорить о последних днях президентства Бориса Ельцина, мы пришли в гости к бывшей первой леди страны. Наина Иосифовна встретила нас просто и трогательно — напекла для нас свое фирменное (и удивительно вкусное) печенье. И мы за чашкой чая пустились в воспоминания …

 — Наина Иосифовна, десять лет прошло со времени того знаменитого новогоднего обращения, когда президент сообщил о своем уходе. Для вас это юбилей или повод для грустных воспоминаний?

 — Откровенно говоря, мне только недавно напомнили, что прошло уже десять лет… И это утро 31 декабря 1999 года молниеносно промелькнуло перед глазами.

Борис Николаевич вел себя неспокойно всю ночь, очень рано проснулся. Стал собираться. Сказал, что будет запись новогоднего телеобращения. Я удивилась — 28-го была уже запись на телевидении. Почему снова? Ну не получилось, говорит, сегодня перепишем. Стали собираться, костюм какой-то выбирали (для телевидения нужны определенные цвета), и уже на выходе он вдруг посмотрел на меня как-то очень внимательно и сказал: «Ты знаешь, я принял решение: я ухожу в отставку. Будет мое телеобращение. Смотри телевизор».

Я буквально застыла на месте. Но когда поняла, что он действительно уходит, что это наконец-то отставка… Это был такой порыв радости! Я расцеловала его, обняла. Кажется, у него на глазах тоже появились слезы. Но это все длилось мгновение. Потому что он сам, наверное, решил не расслабляться. «Ну все, мне пора». Он быстро сел в машину, Таня — за ним в кортеж, и они уехали.

Потом где-то в начале одиннадцатого позвонила Таня и сказала: «Смотри в двенадцать часов дня папино телеобращение». «Он скажет?» — спрашиваю. «Да», — ответила она и быстро положила трубку. Я начала лихорадочно думать: как это так? Новый год наступает, все готовятся к празднику. Как можно президенту говорить об отставке? Это же волнение для людей, переживания. Без десяти двенадцать засомневалась: звонить, не звонить, думаю, кто меня слушать будет? Но решила, позвоню все-таки, а вдруг и мое мнение услышат? Беспокоить Бориса Николаевича не могла, у него запись. Звоню Тане, говорю: «Таня, ты понимаешь, все готовятся к Новому году. Как сегодня говорить об отставке? Неужели нельзя пару дней подождать, сказать через два дня после Нового года. Подумайте, скажи папе!» А Таня спокойно, но с металлом в голосе: «Мама, изменить уже ничего нельзя. Все будет хорошо, не волнуйся». Я поняла, что все уже продумано.

Знаменитым печеньем Наины Иосифовны, которым она угостила нас напоследок, вечером лакомилась вся редакция. Фото: Владимир ВЕЛЕНГУРИН

 — И каким вы увидели Бориса Николаевича на экране?

 — Мне показалось, он очень волновался. Я чувствовала его волнение и сама ужасно переживала. Он сказал, что в начале нового века, нового тысячелетия решил уйти в отставку и что теперь страну возглавит политик нового поколения. У меня была такая же радость, как и утром… Но появилось какое-то чувство грусти. Что-то уходит… Все его слова были проникнуты душевностью и теплом, он каждое слово пропускал через сердце. Я проплакала все его телеобращение. Но это была радость со слезами на глазах.

 — Но почему?

 — Такой груз с плеч его сваливался! Восемь лет президентства — это стрессовая ситуация каждый день. Сначала коммунистический Верховный Совет, потом коммунистическая Дума. Они не принимали законы, нужные для страны, поэтому многие решения приходилось проводить указами президента. Это было сложное время.

 — С кем вы разделили эту радость? Кому позвонили?

 — Поскольку Таня все знала, я бросилась звонить второй дочери, Лене. Обрадовала и ее. А потом мы встречали Бориса Николаевича — это было днем, где-то после двух — радостно: какой ты молодец, как здорово! Он был очень взволнованным. И уже немного другим…

 — Было видно, что уже не президент?

 — Это слово никто не произносил. Но мы это почувствовали. Я потом смотрела по телевидению репортаж, как он покидает Кремль. Он сказал Владимиру Владимировичу: «Берегите Россию». Я внутренне чувствовала, какой смысл и сколько души и сердца он вложил в эти слова. Россия для Бориса Николаевича — это было все. Судьба, смысл жизни…

 — Готовил ли он семью к этому решению? Вы хоть о чем-то догадывались?

 — Нет, абсолютно. Он написал в книге, что как-то нам сказал: «После 31 декабря все будет иначе». Наверное, были такие фразы. Но мы не отнеслись к ним так серьезно, мы готовились к новому тысячелетию. Всем же казалось, что наступление нового тысячелетия — это такое грандиозное событие! Я помню, как еще в институте гадали: доживем ли мы до 2000 года? И ждали, что оно обязательно должно принести какую-то радость. В душе я надеялась, что Господь Бог должен услышать и послать нам что-то радостное к началу этого года.

Как-то в ноябре мы с внучкой Машей ехали в машине, она спрашивает: «Бабуль, когда дедушка уходит в отставку?» Я знала, что согласно Конституции президентские выборы в июле. «А что?» — спрашиваю. — «Ой, бабуля, наконец-то у нас не будет никаких обязанностей, а будут одни права»… Представляете, это ребенок! Этот груз ответственности чувствовала даже она. А какой груз лежал на плечах Бориса Николаевича в это неспокойное время! Думаю, он давно решил, что именно в новый век у руля государства должен быть новый, молодой президент, который будет вести страну.

 — Как вы думаете, что перевесило чашу весов в пользу Путина?

 — Борис Николаевич в своем выступлении сказал, что именно перевесило эту, как вы говорите, чашу. Он очень хотел, чтобы власть передавалась от одного президента к другому цивилизованно, без катаклизмов в стране. И в телеобращении заявил: мудрость людей позволит им принять решение, они сделают правильный выбор. И действительно, в марте 2000 года на президентских выборах они проголосовали за Владимира Владимировича.

 — А Борис Николаевич переживал?

Прожитая с Борисом Ельциным жизнь возвращается к ней в фотографиях. Фото: Владимир ВЕЛЕНГУРИН

 — Очень! Особенно когда шел подсчет голосов. Но мы и в 1996 году до последнего не знали, что будет. И в 2000 году — тоже.

 — Наверное, сразу после того телеобращения на него обрушился шквал звонков?

 — Конечно. Билл Клинтон сразу позвонил в машину. «И как вы поговорили?» — спрашиваю. Он улыбнулся: «Я передал, что немного позже перезвоню. Я теперь не президент, могу себе позволить такую роскошь».

«ГРУСТНО И СТРАШНО НЕ БЫЛО»

 — И вот сели вы за новогодний стол и стали обсуждать главную тему?..

 — Нет, к Новому году мы уже переболели. Всех переполняла радость. Сначала по-екатеринбургски проводили Новый год и встретили, потом — по-московски. Посмотрели поздравление уже нового главы государства. Подняли тост с шампанским, раздали подарки. Борис Николаевич у нас всегда был Дедом Морозом. Красная шапка, все как положено, а седина своя. Было все очень трогательно и весело. Новый год был особенным, потому что он был легким. До этого все и всегда были в постоянном, хоть и невысказанном напряжении — мало ли что может случиться. А тут можно было позволить себе расслабиться. Даже улыбки были другими. Все радовались. Было ощущение какого-то спокойствия. Что, если даже что-то и случится, не дай Бог, принимать решения уже новому лидеру страны.

 — Грустно и страшно не было?

 — Мы, конечно, волновались, как Борис Николаевич воспримет свою новую жизнь пенсионера. Ведь до этого ничего, кроме работы, для него не существовало. Мы прямо в новогодний вечер стали строить планы, куда поедем, потому что теперь могли себе это позволить. Мы ведь почти не видели мир: поездок было много и стран, но все протокольно, официально, мы все красоты видели из окна автомобиля. А тут вдруг можно стало спокойно жить. Мы, конечно, думали: вот проснется он завтра — и что? Многие очень болезненно это переносят. К счастью, наши переживания были напрасны. Он очень любил читать, и в детстве, и в юности. А в годы президентства он был этого лишен. И он с упоением стал читать: и классику, и мемуары, и детективы, и историю России. У нас образовалась целая библиотека из книг, которые он прочитал, уже будучи на пенсии. Еще наслаждался спортивными баталиями по телевидению: теннис, легкая атлетика, футбол, хоккей. И я вместе с ним. Жизнь была насыщенной. Всегда с Владимиром Николаевичем Шевченко (начальник протокола первого президента. — Ред.) они составляли план на год, встречи, поездки. И боже упаси было потом что-то изменить! Он этого очень не любил. Когда я его просила: давай мы куда-то не поедем!  — он отрезал: решение принято и менять его не будем.

 — Из Кремля к нему за советами обращались?

 — По-моему, нет, да это было бы и странно. Иногда они с Владимиром Владимировичем встречались, он приезжал к нам в гости, и по телефону они общались. Но о чем они говорили, со мной эта тема никогда не обсуждалась.

 — А бывало такое, смотрел, например, новости и бросал в сердцах: «Эх, я бы сделал по-другому!»

 — Никогда он таких слов не говорил! Он на все смотрел спокойно. Даже если что-то его смущало, что-то, ему казалось, надо сделать по-другому, он считал, что не имеет права публично высказывать свою позицию. Даже перед нами, своими самыми близкими людьми.

 — Вероятно, этот уход здорово продлил ему жизнь: он помолодел, похудел. Просто другим стал человек!

 — Еще бы, такой груз свалился с плеч! Еще говорили, что он так изменился благодаря китайской медицине. Это неправда. Когда мы были в Китае, ему предложили встретиться с китайскими светилами, так он категорически отказался. Пришлось, чтобы их не обидеть, мне с ними встретиться.

 — Говорил ли он, будучи на пенсии, о каких-то своих ошибках, которые допустил во время президентства?

 — Переживания, наверное, были. Он сказал об этом в своем телеобращении. Не все было сделано, о чем он мечтал. Хотелось, чтобы сразу, быстро мы стали жить лучше. А сразу не получилось. И он не мог всего сделать: нефть стоила тогда гроши, и у страны не было совсем денег, одни долги. Время было совсем непростое. Но он попросил прощения у россиян…

«БЕЗ НЕГО СТАЛО ПУСТО»

 — В одном из интервью вы сказали, что жизнь ваша делится на три отрезка: студенчество, Свердловск, президентство. Теперь, к сожалению, появился четвертый: жизнь без Бориса Николаевича…

 — Теперь бы я сказала, что было две жизни. Одна — с Борисом Николаевичем и другая — без него. Он так много значил для всей нашей семьи и меня, что, когда его не стало, жизнь стала совершенно другой. Ее больше некому наполнять. С ним действительно было как за каменной стеной. Но не в этом суть. Без него стало пусто. Я до сих пор еще не могу поверить, что его нет. И слово «никогда» для меня — это самое страшное слово… Сейчас, конечно, я радуюсь и внукам, и правнукам (их уже пятеро. — Авт.), и своим дочкам. И стараюсь внушить себе, что надо начинать другую жизнь, какой бы она сложной ни была.

 — Недавно вас видели на Кубке Кремля.

 — Это дань Борису Николаевичу, и я тоже люблю теннис. Я езжу в Екатеринбург, ежегодно у нас там проходят турниры по волейболу на Кубок первого Президента России. В эти моменты я живу его жизнью. Я сижу на трибуне, среди болельщиков, и думаю, как бы он отреагировал. У меня это все время в мыслях: сейчас бы он вот это сказал… Я все проживаю вместе с ним.

 — Кто из друзей остался с вами и кто из недругов вернулся, после того как Бориса Николаевича не стало?

 — Настоящие друзья всегда остаются друзьями. Не могу сказать, что я забыта. Жаловаться грех.

 — В клубе президентских жен вас уже трое. Вы встречаетесь с Людмилой Путиной и Светланой Медведевой?

 — Встречаемся, но не так, чтобы часто. Они ведь очень занятые люди. На их плечах огромный груз ответственности, я это понимаю, потому что сама через это прошла. Интеллигентные, достойные женщины, я переживаю за них, живут по протоколу, который диктует и одежду, и поведение.

 — Вы производите впечатление очень ранимого человека. Каким образом вы научились не реагировать на выпады телевидения и газет? Прямо скажем, они вашу семью не очень жалели.

 — Я не могу сказать, что я не реагировала. Как-то с телеэкрана кто-то сказал, что дочь президента Татьяна украла деньги из транша МВФ и положила их в банке Люксембурга… Абсурд! А ведь обыватели, которые хотели слышать жареные факты, в это верили. Я предлагала: «Давайте подадим на него в суд». Борис Николаевич жестко сказал: «Ты что, хочешь докатиться до их уровня?» И с этим было покончено.

 — А он не хотел прижать к ногтю прессу?

 — Никогда. Он считал так: «Журналисты должны в этой свободе сами прожить, наверное, тогда в них заговорит совесть и они не будут писать неправду». А ведь сколько он намучился с прессой, придирались ко всему: что работает с документами дома, а значит, наверняка выпивает. А Борис Николаевич вообще не пил после операции, только безалкогольное вино. И он все равно верил, что в России будут честные, правдивые СМИ, это все болезни роста.

 — Так он был романтиком?

 — Наверное, да. Когда мы были молодые, ему хотелось что-то необычное сделать в отпуске. Например, он обожал сплавляться по речке. И мы сплавлялись и с семьей, и вдвоем. Почти все речки на Урале прошли — и Чусовую, и Вишеру, и Белую. Для него было интересно и романтично именно это.

НИКТО НЕ ЗНАЛ ВЫХОДА

 — Ельцин умел прощать своих врагов, уважал прессу, хотя она его беспощадно критиковала. Но в день его смерти часть депутатов Госдумы отказалась почтить его память. А многие россияне до сих пор относятся к Ельцину негативно, хотя он старался им дать свободу и демократию…

 — Когда совсем недавно ушел Егор Тимурович Гайдар, коммунисты в Думе сделали то же самое. Это не принципиальность. Это низкий уровень культуры, человечности. Бог им судья. А оценки людей понятны. Годы были очень тяжелые. Прилавки магазинов были пусты, а когда наполнились — не стало денег. Страна действительно оказалась в тяжелейшем кризисе. Но когда-нибудь все поймут, что не по вине Бориса Николаевича. Я понимаю, что в человеческой памяти тяжелые времена остаются на всю жизнь. Но Борис Николаевич понимал: чтобы выйти из кризиса, нужны реформы, без которых жить стране было уже невозможно. Да, не все получилось, как хотелось бы. С позиции сегодняшнего дня очень легко сказать: «Вот так надо было сделать, вот так». Но тогда все делалось впервые, и не у кого было спросить.

 — Как вы думаете, как через 10 — 20 лет историки оценят эпоху Ельцина?

 — Я надеюсь, что истина восторжествует. К сожалению, многие сейчас оценивают недавние события необъективно, находясь в плену стереотипов. Важно понимать — их историческая оценка остается для потомков. Поэтому должна быть объективность. События 1991 года, 1993 года, которые решили судьбу страны, всего будущего России нередко оцениваются односторонне, предвзято. Я не сомневаюсь, наши дети, внуки, новое поколение дадут правильную оценку, а не эмоциональную.

 — Отношение к Ельцину у людей, по-вашему, меняется?

 — Да. Я это вижу! По письмам, которые приходят ко мне и в адрес Фонда Бориса Николаевича, по моим встречам с людьми. На кладбище стою, подходят пенсионерки и говорят: «Господи, сколько на его долю грязи выпало, но Господь Бог отмоет его теперь, и мы понимаем, что он не таким был».

Он действительно был кристально честный человек. Он в жизни не мог себе позволить что-то взять или поступить нечестно. У нас, слава Богу, никаких акций и счетов, кроме его гонорара за книгу, не было ничего. И еще он ни от кого не зависел.

 — Наина Иосифовна, что бы вы пожелали читателям «КП» в будущем году?

 — Достойную жизнь. Чтобы у нас в стране было все хорошо, чтобы все были счастливы, здоровы. Я хочу, чтобы Господь Бог дал бы здоровье каждому. Все остальное в руках человека — он может сделать свою жизнь такой, какой он хочет. И главное, чтобы счастливых минут было у вас как можно больше!