Почему украинцы и россияне еще долго будут оставаться советскими людьми

«Украина — не Россия», — считал второй президент Украины, Леонид Данилович Кучма, и даже написал об этом книгу. Контракты решили проверить, действительно ли так отличаются украинское и российское общество, как об этом в последнее время

«Украина — не Россия», — считал второй президент Украины, Леонид Данилович Кучма, и даже написал об этом книгу. Контракты решили проверить, действительно ли так отличаются украинское и российское общество, как об этом в последнее время принято говорить. И нашли пока больше схожего, чем различного.

Первое сходство. Тайное гражданское общество
Украинцы и россияне наслаждаются одинаковым общественным феноменом, который можно назвать «тайным гражданским обществом». Обычное гражданское общество — это все то, что мы делаем без участия государства, вся самодеятельность граждан — в экономике, культуре, социальной деятельности и т. д. В тех странах, которые мы называем развитыми, четко видна граница между гражданским обществом и государством. Точно также «развитость» этих стран напрямую зависит от объема гражданского общества: чем он выше, тем страна «развитее». В экономике это выражается в размере доли национального продукта, перераспределяемого через бюджет. Чем он выше, тем хуже.

Коммунисты уничтожили легальное гражданское общество, национализировав все, включая граждан. Однако никакое государство по определению не в состоянии учесть все на свете. По­этому при коммунистах, и особенно на поздних этапах, когда прямое насилие с их стороны ослабло, в СССР появилось своего рода «тайное» гражданское общество, которое, собственно, решало те задачи, какие не могло решить государство. Российский научный и общественный деятель Симон Кордонский приводит пример типичного института гражданского общества СССР — бани, являвшиеся, по сути (и еще являются), клубами или масонскими ложами. Вспомните об удивительном феномене «снабженцев» — вполне легальной должности почти на любом предприятии, в функции которой входило выбивание из смежных предприятий того, что было предписано государственным планом. Самым известным институтом тайного гражданского общества, конечно же, был блат.

Когда коммунисты растворились в воздухе, с точки зрения классической политологии мы получили ситуацию с нулевым гражданским обществом. Прошло уже 20 лет без коммунистов, а гражданского общества в классическом понимании все нет. Это означает лишь то, что тайное гражданское общество до сих пор существует и, с точки зрения наших граждан, работает эффективнее классического.

Второе сходство.  Ресурсная экономика
В терминах социалистического государства разного рода теневики, цеховики и прочие деятели тайного гражданского общества занимались воровством. В терминах экономики они преобразовывали ресурсы наилучшим образом и направляли их в те места, где в них была большая потребность. То есть они шили джинсы, а не «брюки мужские, серые».

Тем не менее, ничто не отменит того факта, что первоначальные ресурсы ими присваивались. Это хорошая иллюстрация того специфического общества, в котором мы живем. Специфику ему придает отсутствие частной собственности. Причем это не изобретение коммунистов. Частной собственности в России не было практически никогда. На территории Украины дела обстояли получше, однако неизвестно, насколько это отражается на нынешней ситуации.

Частная собственность (и прежде всего на самого себя, то есть состояние не-рабства) порождает товарную экономику, в которой цена ресурса соответствует его редкости и в которой в итоге ресурсы преобразуются там, где они нужнее всего. Такая экономика вознаграждает тех, кто наилучшим образом удовлетворяет субъективные потребности других людей. Такая экономика стимулирует увеличивать стоимость своей собственности, то есть инвестировать в нее. В таком обществе в результате все работают друг на друга, и то, что можно назвать «национальным богатством», постоянно увеличивается.
Ресурсная экономика основана на эксплуатации ресурсов без права собственности на него. Права собственности в такой экономике имеют характер «разрешения». Если даже они и считаются постоянными на уровне закона (как в современной Украине), на уровне практики они все равно являются временными «разрешениями». В такой экономике в категории ресурсов оказывается буквально все: обычные потребительские товары, предприятия, люди, правовые нормы, государственные должности и т. д. Перераспределяется это политическим путем или попросту отбирается друг у друга.

Владелец такой собственности не заинтересован инвестировать в ее стоимость, то есть приносить больше пользы окружающим от своих товаров, услуг и т. п. Его задача — эксплуатация доставшегося ему ресурса и защита от посягательств конкурентов. Поэтому добытые от эксплуатации средства вкладываются прежде всего в политическую защиту — отдаются чиновникам в надежде, что они не дадут в обиду.

Ресурсная экономика способна «развиваться» только экспансионистским путем — захватывая новые территории, новые предприятия, новых людей или, если это не получается, усиливая эксплуатацию.

Ресурсная экономика порождает и ресурсное мышление. Приведу пример. Если вы скажете украинцу или россиянину о том, что для сохранности природы необходимо ввести частную собственность на реки и леса, первое, что он вам ответит, что этого нельзя делать, так как собственник тут же вырубит весь лес. Для ресурсного мышления логика собственности выглядит именно таким образом.
Врачи, которые заинтересованы в том, чтобы все болели, предприятия, которые изо всех сил стараются выпускать исключительно вредную для здоровья продукцию («потому что их никто не контролирует!»), — вот как выглядит мир глазами украинца и россиянина. Ресурсное мышление превращает всех окружающих в злонамеренных типов, которые только и мечтают о том, как бы причинить побольше вреда окружающим.

Ресурсное мышление, естественно, воспроизводит соответствующее экономическое поведение, и врачи, «лечащие» от выдуманных недугов, предприятия, выпускающие отраву, и собственники, жизнерадостно уничтожающие свою собственность, становятся реальностью.

Третье сходство. Перераспределительная демократия
Современные государства во всем мире заинтересованы в том, чтобы доля национального богатства, которое они перераспределяют через себя, возрастала, то есть фактически занимаются уничтожением гражданского общества. Демократия в ее современной версии не только не содержит механизмов защиты от этого естественного процесса, но и способствует ему.
Почти до самого конца XIX века демократия в развитых странах не была массовой. Право голоса было ограничено, но самое главное было то, что в силу разных причин законодательный процесс не был тождественен процессу политическому. Считалось, что законодатели и судьи не столько создают законы, сколько открывают их. Государства занимали ничтожную по сравнению с гражданским обществом часть в жизни обычных людей.

Всеобщее избирательное право и всеобщее налогообложение (в США, например, до первой мировой не было подоходного налога) породили простую и эффективную систему, в которой государство стремится как можно больше отнять у граждан для того, чтобы побольше отдать «своим» избирателям. Законодательство стало частью политического процесса, что в общем­то лишило законы всякого смысла и сделало их трудноотличимыми от волюнтаристских «вказивок» и распоряжений. Именно эту прекрасную систему радостно приняли у себя постсоветские страны.

В итоге демократия превратилась у нас в механизм перераспределения ресурсов и их владельцев, то есть в карикатуру на саму себя. Хуже того, демократия дает ложные ориентиры тем, кого не устраивает положение дел и кто готов приложить усилия для того, чтобы его изменить. Ресурсное мышление в условиях демократии приводит к тому, что она интенсивно работает на укрепление и самовоспроизводство существующей системы. Попросту говоря, политические активисты считают, что все дело в том, что нужно просто заменить «плохих» распорядителей ресурсов на «хороших». И все они без исключения уверены в том, что необходимо срочно усилить государство, которое все никак не справится с вырубщиками лесов, производителями отравленных конфет и врачами­убийцами.

Первое различие. Степень легитимности государства
При всем сходстве социальных систем Украины и России между ними существует два принципиальных отличия. Первое состоит в разной степени легитимности государства. Для россиян государство сверхлегитимно. Дело в том, что, помимо способа обворовывания ближнего, государство является для россиян мощным средством самоутверждения. Это иллюстрируется, например, той истерикой, которую они постоянно устраивают вокруг Второй мировой войны и самим существованием феномена «Великой Отечественной». Исторический факт состоит в том, что для СССР Вторая мировая, как и для всех прочих, началась в 1939 году. Просто до июня 1941¬го Советский Союз фактически воевал на стороне Германии. Начало «Великой Отечественной» определено в 1941-м. Этот фокус позволяет россиянам говорить, как у Джорджа Оруэлла: «Мы всегда воевали с Океанией». В общем, «государственничество», видимо, каким­то образом позволяет россиянам чувствовать себя лучше, легко объединяя в одно «великое» целое Ивана Грозного, Петра Первого, Николая Второго, Ленина и Сталина.

Украинцы же всегда паразитировали на империи и даже после получения независимости умудрились воссоздать «империю», но без Москвы. Это позволяет паразитировать друг на друге (грубо говоря, богатых на бедных). Наша власть давно заслужила прозвище «оккупационной», но это тот редкий случай, когда публицистический пафос полностью соответствует реальности. Украинцы действительно находятся в самооккупации. Среди массы негативных моментов это означает, по крайней мере, один позитивный. А именно — никто не испытывает особых сантиментов в отношении государства. Все понимают, для чего оно там сидит.
Таким образом, степень легитимности российского и украинского государства отличается. Граждане РФ позволяют государству больше, чем украинцы.

Второе различие. Природные ресурсы
Голубая мечта любого государства — иметь твердый доходец, независимый от подданных. На Западе для этого были национализированы деньги и созданы центральные банки, в России эта мечта (помимо денег и банка) воплотилась в монополистов природных ресурсов, символом которых является Газпром. Наличие этого добра во многом объясняет то, почему в Украине до сих пор не установлен режим а ­ля Путин. Любая группировка, получившая власть в России, приобретает «бесплатную» (для себя) подпитку со стороны монополистов природных ресурсов. Понятно ведь (особенно с учетом сказанного выше о «тайном гражданском обществе»), что формальные 50% акций в собственности государства на деле означают практически полную собственность для высшей бюрократии. В общем, группировка у власти оказывается сильнее любой другой и, прежде всего, любой группировки внутри аппарата государства. Путин борется со своими оппозиционерами совсем не потому, что они являются реальными претендентами на власть. Просто российские оппозиционеры нарушают благостную картину «вставания с колен» и прочих гимнастических процедур, долженствующих символизировать величие России. Для граждан РФ это важно.

В Украине же в собственное величие верят мало. Этого, кстати, совсем не понимают наши сообразительные власть имущие, которые с упорством, достойным лучшего применения, борются с «оппозицией» в лице Юлии Тимошенко. Настоящая угроза действующей власти в таких системах, как наша и российская, всегда исходит из собственного лагеря.

Так вот, в Украине, слава Богу, нет ничего, что давало бы победителю радикальное преимущество над остальными и, прежде всего, над коллегами. Поэтому здесь весьма эффективны такие системы социальной защиты, как кумовство и коррупция. В средние века суверены разных калибров практиковали такой способ дипломатии, как «воспитание» собственных детей при дворе соседа. Ребенок фактически являлся заложником, что при достаточном сердоболии родителя гарантировало мир и спокойствие. В наше время нравы считаются более мягкими, но я совсем не удивлюсь, если вдруг выяснится, что все депутаты, министры и работники администрации — друг другу родственники и кумовья.
Кумовство и коррупция смягчают единственное преимущество властной группировки — возможности государственного аппарата.

Предварительные выводы
И украинцы, и россияне сегодня живут объективно богаче, чем десять лет назад и даже чем при благословенном для многих СССР. Я уже не говорю о предках, которые еще в начале XX века жили на несколько порядков беднее. Очевидно, дело не в бедности и, следовательно, не в макроэкономических показателях, ее иллюстрирующих. Рискну предположить, что дело в ощущении того, что все происходит так, как надо.

Коммунисты не зря методом сталинско­мичуринской селекции выводили «нового человека» и утверждали «новую мораль». Необходимо было убедить людей, что доброе — это злое, черное — это белое, а неестественное — естественно. Мало того, нужно, чтобы люди сами верили в это и убеждали в этом других.

Теперь люди видят вещи такими, какие они есть, и, по всей видимости, эти вещи им не нравятся. Вопрос вот в чем: видят они другие вещи или те же, что были при коммунизме? Ответ очевиден: они видят то же самое. Суть социальной системы со времен коммунизма не изменилась. Это все та же ресурсная модель, коммунизм был просто ее крайней формой. Нам говорят, что у нас «капитализм», но он начисто лишен своей главной основы — неотчуждаемого права собственности. И потому он — фикция, иллюзия.

И россияне, и украинцы страдают от разрыва между человеческой природой (которая и отражается в негативной оценке происходящего) и собственной практикой. Легче украсть, чем заработать, легче сломать, чем построить, легче получить статус или власть и возможности, будучи родственником или вассалом «кого надо», а не благодаря заслугам перед другими людьми. Вопреки распространенному заблуждению (которое, нужно признать, у россиян популярно гораздо больше), именно мы, а не «запад», являемся самыми воинственными, отчаянными и безжалостными материалистами, легко и радостно перегрызающими друг другу глотки в погоне за «материальными благами» и их символами. Свое поведение мы оцениваем негативно, но не готовы от него отказаться.