Русские прабабушки чеченских шахидок

Анонимность, вместе с черной шляпой, входила в набор стильных аксессуаров террористок. Возможно, им бы и удавалось ее сохранить, когда б смертные приговоры приводились в исполнение. Но женщинам казнь, в основном, заменяли каторгой…

Телеграфисты, студенты, гимназисты занимались самообслуживанием. Они круглосуточно стрелялись, вешались, травились, оставляя в карманах шинелей и тужурок прощальные стихи:

Простите навечно
О счастье мечтанья,
Я гибну, как роза
От бури дыханья.

Поводами себя не затрудняли. Годилось все, от проваленного экзамена по латыни до «ах, оставьте меня в покое», брошенного Прекрасной дамой в минуту мигрени или ПМС. Вряд ли кто-то из этих мальчиков всерьез собирался умирать: юность прячется в смерть, как ребенок в шкаф, чтобы привлечь внимание, заставить волноваться и раскаиваться. Привлек, заставил, и можно вставать из гроба, чтобы жить дальше с интересным шрамом на виске. Пистолет Браунинг, продающийся в любой охотничьей лавке без всяких ограничений с 1900 года, стоил пустяки. Его пуля, просверливая аккуратную дырочку, не уродовала лицо и позволяла покойнику надеяться, что предмет страсти при виде него не грохнется в обморок, а запечатлеет на лбу долгожданный поцелуй. Или все же грохнется в обморок, прочтя в «Неделе» или «Отечественных записках» сообщение о трагедии, с непременным упоминанием о ее «романтических обстоятельствах». Пресса той поры печатала ежедневные сводки самоубийств и целые очерки, в которых перечислялись виновники пагубной моды. Открывала этот перечень экология: «…в Петербурге, лишенном канализации, не соблюдаются правила о вывозе нечистот, которые вываливаются прямо на землю, так что вся почва в столице мало-помалу обращается в общую помойную яму, испаряющую миазмы, которыми дышит наша молодежь. Вот то сводит ее с ума: гнилость атмосферы и испорченность почвы!»

Вторыми в списке рассадников эпидемии шли господа литераторы. Что не было полной клеветой: уже написаны и «Митина любовь», и «Гранатовый браслет», и «Санин», и многое другое. При этом сами литераторы, воспевавшие романтику ранней гибели, встретиться с богом не спешили. Прострелянное легкое автора «Песни о соколе» не в счет. Со смертью пококетничал не русский писатель Максим Горький, а казанский дворник Алеша Пешков. Не в счет и хорошенький труп Всеволода Князева. Молодой человек, запутавшийся в своей сексуальной ориентации, был больше драгунским офицером, чем поэтом: его стихов никто не знал и тогда. Зато всем известны стихи Ахматовой по этому поводу:

Высокие своды костела
Синей, чем небесная твердь.
Прости меня мальчик веселый,
Что я принесла тебе смерть.

Они помогли поэтессе создать образ роковой женщины, которой она никогда не была: любовники бросали ее раньше, чем умирали.

Господа литераторы в свою очередь упрекали прессу и тоже не без основания: все чаще и чаще предсмертные записки, охотно публикуемые в тогдашних СМИ, покойники начинали с обращения «Дорогие читатели!»

Если молодые люди, с пулей в черепе из-за несчастной любви, считались благородными страдальцами, то девушки, покончившие с собой по той же причине, считались дурами и позором семьи. Им для ранней смерти требовались какие-то другие мотив и способ. Найти их следовало непременно, потому что оставаться здесь было скучно, гадко и совершенно незачем. Что, к примеру, было позволено сделать в жизни генеральским дочерям? Им было позволено сделать приличную партию, чтобы потом наносить визиты и продавать лотерейные билеты на благотворительных базарах. Они такой судьбы себе не желали. Посоветовавшись с Некрасовым и Чернышевским, прочтя как нельзя кстати изданную товариществом Сытина книжку Н. Мировича о Шарлотте Кордэ, положенной под гильотину за расправу над тираном Маратом, юные бунтарки находили правильное решение:

«Странное поветрие на генеральских дочерей! Они поражены каким-то нечистым очарованием террора. Еще не истлели кости генеральской дочери Самойлович, убитой при покушении на Чухонина, еще не разобрано дело другой генеральской дочери, госпожи Кельнер, готовившей бомбу для адмирала Дубасова, как гибнет третья генеральская дочь – Тамара Принц, пытавшаяся убить барона Каульбарс. В день покушения девушка, остановившаяся в номере гостиницы «Петербургская», в черной шляпе, черном шелковом платье покинула гостиницу. На Николаевском бульваре из ее ридикюля повалил дым. Тамара Принц отбросила его в сторону, выхватила из-за корсажа браунинг и застрелилась. В ее номере полицейские обнаружили деньги по гостиничному счету и чаевые для прислуги.

Откуда это спокойствие и автоматическая точность злодейств, совершенных нежными детскими руками? Девушка с хрупкими нервами, боящаяся тараканов, ночует в одном номере с бомбой. Институтка благородных кровей лжет швейцару и выслеживает жертву. Почему? Случалось вам видеть перегонный куб с невской водой? На нем оседает слой самой отвратительной слякоти. Гордясь своими дворцами, столица в то же время отравляет их обитательниц свинцовой водой и миазмами»._

Кстати, барон Каульбарс, которого не удалось взорвать Тамаре Принц, был другом ее отца, основателем первой русской летной школы, ученым, этнографом, создателем военно-воздушного флота России.

Такую же смертельную тоску от скудности жизненных перспектив испытывали начитанные девушки из еврейских местечек, бесприданницы из обедневших дворянских семей, и прочие российские шарлотты, с воображением и образованием, лишенные шансов использовать свои воображение и образование в мирных целях. Губернаторов и генералов на всех барышень, желавших быть казненными за уничтожение тирана, не хватало. И так уже дошло до анекдотов: «Секретарь газеты спрашивает редактора: – Принесли биографию нового генерал-губернатора. Ставим в номер? – Не надо. Сразу пустим в некролог».

И до анекдотических ситуаций:

«К одному из купцов, возвращавшихся с ярмарки в поезде Екатеринославской дороги, подсели две барышни и сообщили, что на него пал жребий убить бомбой екатеринославского губернатора. Барышни сунули помертвевшему купцу в карман брюк сверток с бомбой и сошли на ближайшей станции. Купец сразу начал от ужаса визжать и требовать жандарма… В продолговатом свертке из плотной сахарной бумаги, извлеченном из кармана купца, оказались объедки курицы и несколько соленых огурцов. Под гомерический хохот пассажиров купец бросился ощупывать себя и зарыдал: кошелек, в котором было более восьмисот рублей, бесследно улетучился».

Хорошо еще военные суды приговаривали к смертной казни не за высокопоставленных персон, а в принципе за террор, чем с благодарностью и пользовались идейные прабабушки шахидок. Так, среди 1273 человек, погибших в результате терактов только за 1905 год, были и помещики, и рядовые чиновники, и священники, и купцы. Народ на вокзальных платформах (любимое место покушений) уже шарахался от молодых женщин в черном (любимая униформа), с руками, спрятанными в широкие муфты.

«13 августа вечером в Новом Петергофе на перроне вокзала на глазах жены и дочери убит пятью пулями командир л.-гв. Семеновского полка свиты Его Величества ген.-м. Г. А. Мин. Стрелявшая в него женщина арестована. Тут же на перроне оказалась бомба, которую преступница признала своею и предупредила, чтобы бомбу не трогали, потому что она может взорваться. При аресте преступница отказалась назвать свое имя».

Кстати, анонимность, вместе с черной шляпой, входила в набор стильных аксессуаров террористок. Возможно, им бы и удавалось ее сохранить, когда б смертные приговоры приводились в исполнение. Но женщинам казнь, в основном, заменяли бессрочной каторгой. Вместо того чтобы, презрительно улыбнувшись, поправить, как гимназический воротничок, петлю, 16-летняя Фани Каплан отправилась по этапу за подготовку покушения на киевского генерал-губернатора. Случилось это в 1906 году. Через двадцать два года Фани вернулась и все-таки добилась своего: ранила первого попавшегося под руку диктатора и погибла сама. Ее выстрел и завершил сорокалетнюю, с 1878 по 1918, историю русских террористок, начатую Верой Засулич.

Автор: Лилия Гущина, «Газета»