The Independent: Черчилль в молодости был расистом и врагом демократии

Что если он не только вдохновил Англию на спасение мира от нацистской угрозы, но и отстаивал господство белой расы методами, включавшими создание собственных концлагерей? Этот вопрос красной нитью проходит через новую книгу Ричарда Тоя (Richard Toye) «Империя Черчилля» (Churchill’s Empire), а его эхо докатилось даже до Белого дома.

В свое время Джордж У. Буш держал в Овальном кабинете бюст Черчилля, надеясь, что его самого будут ассоциировать с героической борьбой британского премьера против фашизма. Но Барак Обама распорядился вернуть бюст в Англию. Причину понять нетрудно: его дед-кениец Хусейн Оньянго Обама (Hussein Onyango Obama) при Черчилле провел два года в тюрьме без суда и подвергся пыткам – за то, что противостоял черчиллевской империи.

Можно ли как-то примирить эти два противоположных образа Черчилля? Мы что же, живем в мире, который он стремился спасти и разрушить одновременно? Той – один из самых выдающихся молодых историков Британии – пытается найти беспристрастный ответ на эти вопросы. И для нас его работа должна стать – наконец и как минимум – толчком для более серьезной дискуссии о нашем национальном кумире.

Черчилль родился в 1874 году в империи, окрасившей половину карты мира в свой розовый цвет – правда ценой этого стали реки крови в странах, расположенных за тысячи миль от Британских островов. Виктория только что была коронована Императрицей Индии, через несколько лет начнется «драка за Африку»… В школе Хэрроу, а затем в военном училище Сандхерст ему внушали простую картину мира: высшая белая раса покоряет диких темнокожих, чтобы приобщить их к благам цивилизации. И как только представилась возможность, Черчилль отправился за море, чтобы лично поучаствовать «во множестве маленьких войн против варварских народов». Как-то раз в долине Сват – на территории нынешнего Пакистана – его вдруг посетили сомнения. Черчилля осенило: колонизаторы встречают сопротивление потому, что «британские войска находятся на землях, которые местные жители считают своими», и точно так же поступали бы сами англичане, если бы в их страну вторглись враги. Однако он быстро отогнал эту мысль, успокоив себя тем, что британцы имеют дело с фанатиками-джихадистами, одержимыми «первобытной жаждой убийства». Он с готовностью принимал участие в карательных операциях, опустошавших целые долины – британцы сжигали дома, истребляли посевы. Затем он поспешил в Северную Африку – там начиналась экспедиция Китченера, чтобы вернуть Британии господство над Суданом. Черчилль похвалялся, что в этом походе лично застрелил как минимум трех «дикарей».

Молодой Уинстон колесил по свету, участвуя в одной имперской агрессии за другой – и неизменно их оправдывая. Когда в Южной Африке британцы создали концлагеря для белых буров, он заявлял: там делается все, чтобы узники терпели «наименьшие страдания». На самом деле почти 28000 интернированных буров умерло, а когда в концлагеря заключили еще как минимум 115000 черных африканцев (из них погибло 14000), Черчилль писал лишь о том, как его «возмущает, что кафрам позволяют стрелять в белых». Позднее он с ностальгией вспоминал об англо-бурском конфликте: «Это было еще до того, как война деградировала. Какое же удовольствие – мчаться в седле во весь опор!»

Затем, уже будучи депутатом парламента, он требовал все новых колониальных захватов, будучи уверенным в том, что «потомки арийцев должны восторжествовать». В его отношении к «туземцам» проглядывает странный когнитивный диссонанс. Насколько можно судить по его частной переписке, Черчилль был искренне убежден, что эти люди – все равно что беспомощные дети, которые «естественным образом, по доброй воле и с благодарностью войдут в золотой круг нашей древней короны».

Но когда «дети» отказывались принимать эту роль, он требовал беспощадно подавлять их выступления. В 1920-е, будучи министром колоний, именно Черчилль натравливал головорезов из «вспомогательной королевской полиции» на мирных ирландцев-католиков, а когда курды восстали против британского владычества, заявил: «Я полностью поддерживаю применение отравляющих газов против нецивилизованных племен… Это вызовет у них здоровое чувство страха».

Предвижу возражения, что подобная критика антиисторична – дескать, то были другие времена, тогда так думали все. Но один из самых неожиданных результатов проведенного Тоем исследования заключается в том, что это не так: даже современники считали Черчилля одним из самых жестоких и примитивных «имперцев». Министры отговаривали премьера Стэнли Болдуина (Stanley Baldwin) от включения Черчилля в состав кабинета, ссылаясь на его «пещерные» взгляды. Даже его личный врач лорд Моран с удивлением констатировал: когда речь идет о представителях других рас, «Уинстон ничего не видит, кроме цвета их кожи».

Многие коллеги считали, что для Черчилля неприемлема сама мысль о том, что демократия может распространяться не только на британцев и других представителей «высшей расы». С особой наглядностью это проявилось в его отношении к событиям в Индии. Когда Махатма Ганди начал свою кампанию мирного неповиновения, разъяренный Черчилль заявил: его «надо связать по рукам и ногам и положить на дорогу перед воротами Дели – путь его растопчет слон, на котором будет восседать новый вице-король». Гандистское движение ширилось, и он совсем распоясался: «Я ненавижу индусов – это скоты и религия у них скотская». Ненависть Черчилля имела смертоносные последствия. Достаточно привести лишь один из самых вопиющих примеров: в 1943 году в Бенгалии начался голод – его причиной, как установил лауреат Нобелевской премии по экономике Амартия Сен (Amartya Sen), была колониальная политика Британии. Погибло до трех миллионов человек. Британские чиновники умоляли премьера направить продовольствие в охваченные голодом регионы, но тот наотрез отказался, проворчав – бенгальцы сами виноваты, потому что «плодятся как кролики». В других случаях он замечал: мор – «хороший» способ регулирования численности населения. Исхудавшие как скелеты, полумертвые люди стекались в города и погибали прямо на улицах, но Черчилль – к удивлению собственных подчиненных – только посмеивался. Эти факты явно подрывают тезис о том, что в основе имперских убеждений Черчилля лежало бескорыстное стремление цивилизовать «отсталые» народы.

Хусейн Оньянго Обама отличается от других жертв политики Черчилля лишь в одном: его эпопея не сгинула в тумане истории, поскольку его внук стал президентом США. Черчилль считал, что самые плодородные земли Кении должны принадлежать белым поселенцам, и санкционировал изгнание с этих угодий «черномазых». Местных жителей-кикуйю он считал «звероподобными детьми». Когда они восстали, – это произошло в начале пятидесятых годов; тогда Черчилль во второй раз занял пост премьера – до 150000 африканцев были согнаны в лагеря, которые лауреат Пулитцеровской премии историк Кэролин Элкинс (Caroline Elkins) впоследствии назвала «британским ГУЛагом». Работая над книгой «Британский ГУЛаг: жестокий финал колониального владычества в Кении» (Britain’s Gulag: The Brutal End of Empire in Kenya), она пять лет собирала информацию об этих концлагерях и тактике британских властей в борьбе с кенийским движением за независимость. «Применялись пытки электротоком, огнем или зажженными сигаретами, — пишет она. – Каратели пороли, расстреливали, сжигали живьем и калечили подозреваемых в причастности к повстанцам мау-мау». Хусейн Оньянго Обама до конца жизни не оправился от последствий истязаний, которым его подвергли.

Многие из нанесенных Черчиллем ран не затянулись до сих пор: об этом можно судить из ежедневных новостей. Именно он создал государство Ирак, объединив в рамках произвольно начертанных границ три враждующих народа; с тех пор там постоянно льется кровь. Он же, будучи министром колоний, «подарил» Святую Землю евреям и арабам одновременно, хотя в глубине души, похоже, смотрел и на тех, и на других с расистским презрением. Палестинцев он издевательски называл «ордой варваров, питающихся в основном верблюжьим навозом», а израильтянами возмущался: они «считают само собой разумеющимся, что мы должны выгнать из Палестины местное население ради их удобства».

Правда порой самые жестокие действия Империи вызывали у Черчилля уколы совести. В частности, ему претило убийство женщин и детей; расстрел мирных индийцев в Амритсаре в 1919 году также вызвал его неодобрение. Той пытается представить эти случаи как свидетельства умеренности Черчилля, но они почти никогда не побуждали его изменить тактику. Если вы полны решимости править другими людьми силой, против их воли, вряд ли стоит удивляться, что это приводит к зверствам. Слова «Правь, Британия» неизбежно превратятся в «убивай, Британия».

Так как же нам примирить эти две ипостаси Черчилля? Было ли его неприятие нацизма просто уловкой, за которой крылось простое стремление защитить Британскую империю от соперника?

Той цитирует американского правозащитника Ричарда Б. Мура (Richard B. Moore), назвавшего «редким и счастливым совпадением» тот факт, что в годы Второй мировой «жизненные интересы Британской империи соответствовали интересам подавляющего большинства жителей нашей планеты». Но это, пожалуй, упрощенный взгляд на ситуацию. Если бы Черчилль просто хотел спасти империю, он бы наверно смог договориться с Гитлером. Нет: британский премьер питал глубокое отвращение к нацизму как таковому. Возможно, он был злодеем, но умел безошибочно распознать еще более страшного злодея – и этому причудливому повороту истории мы обязаны нашей свободой.

С этим, в свою очередь, связан и величайший парадокс в биографии Черчилля: сражаясь против нацистов, он оставил нам наверно самые красноречивые и убедительные слова в защиту демократии и свободы из тех, что когда-либо и кем-либо произносились. «Чек» на нее он не хотел вручать черным и азиатам – но те не пожелали смириться с тем, что сейфы «банка справедливости» пусты. Как заметил лидер национально-освободительного движения Ганы Кваме Нкрума (Kwame Nkrumah), «справедливые, смелые слова о свободе, что передавались на все четыре стороны света, пустили корни и проросли там, где этого не планировалось». Черчилль дожил до того дня, когда демократы в британских доминионах и колониях – от националиста Аун Сана (Aung San) в Бирме до Джавахарлала Неру в Индии – использовали его собственные вдохновляющие речи как оружие против черчиллевской империи.

В конечном итоге слова великого Черчилля, боровшегося против диктатуры, затмили дела жестокого Черчилля, пытавшегося навязать свои узколобые взгляды народам, не относившимся к белой расе. Тот факт, что сегодня мы живем в мире, где свободная и независимая Индия стала сверхдержавой, превзойдя Британию, а внук «дикаря» кикуйю  возглавляет самое могущественное государство на планете – это поражение «темной ипостаси» Черчилля и одновременно торжество всего лучшего, что в нем было.