Ветераны вермахта о начале войны: «Поляков мы ненавидели, они давно нас провоцировали»

Немецких солдат, которые в ночь на 1 сентября 1939 года в составе передовых частей вермахта перешли германо-польскую границу, осталось немного. Один из них — коренной берлинец Аксель Гирке. Другой — Герд Альшведе.

Герд Альшведе начал войну уже хорошо подготовленным, так как в вермахте он служил с 1938 года. В качестве радиста десантной моторизованной артиллерийской группы после нападения на Польшу участвовал позднее в осаде Ленинграда и наступлении на Москву. Воспоминаниями о первых днях Второй мировой оба ветерана поделились с корреспондентом «Газеты» Александром Сосновским.

Господин Альшведе, а где и как для вас началась Вторая мировая?

Я служил во 2-м моторизованном артиллерийском полку № 56. Наша часть состояла из трех батарей. Фактически мы были десантниками. Мы не имели постоянной дислокации, пользовались определенной самостоятельностью и во время польской кампании нас все время перемещали в разные регионы. В самом начале мы были на юге Польши, около Виелуна.

Господин Гирке, к моменту нападения на Польшу вас только призвали в армию. Как вы оказались в составе штурмовой группы?

Я провел три года в гитлерюгенде, а наша военная подготовка была очень хорошей. Я отлично бегал, был крепким и здоровым. Кроме того, в нашей семье всегда увлекались стрелковым спортом, я не был исключением, даже занимал призовые места на юношеских соревнованиях в Берлине. Когда мы получили сигнал к атаке, я совсем не ощущал себя новобранцем. Мне очень хотелось повоевать.

Когда вы узнали, что начнется война?

Альшведе: Поздно вечером 31 августа 1939 года в нашу часть поступил приказ. Командир ознакомил с ним всех, кто должен был быть в числе наступающих. В приказе указывалось, что 1 сентября мы начинаем войну против Польши. Я радист, и моя задача была вместе с наблюдателем корректировать огонь артиллерии. Настроение у всех было плохое, абсолютно негативное. Мы не были уверены в том, что надо воевать, хотя поляков мы ненавидели. Они давно провоцировали немцев вдоль границы рейха.

Гирке: То место, где мы находились, — это далеко на севере, а названия села я не помню. Еще вечером стало понятно, что война вот-вот начнется. Нас заставили вычистить оружие, проверить амуницию. Основное вооружение — карабины. Еще каждый получил по три гранаты, которые легко цеплялись за специальную петлю на поясе. У нас также были большие фляги и сумки с противогазами. Но потом, на войне, эти сумки с собой мы уже не брали, а оставляли на позиции. Они сильно мешали при ходьбе, а при беге не давали нормально держать карабин. У меня был стрелковый карабин с коротким стволом. С ним удобно и стрелять, и идти в атаку, а штык был сантиметров 20.

Наверное, около трех часов ночи нас подняли и дали команду выдвинуться к самой границе. От расположения роты это метров триста. Просто лесная поляна между двумя лесными массивами. С одной стороны наш лес, с другой — польский. Их село от границы было чуть больше километра. Никаких окопов у нас не было, как сейчас в кино показывают. Мы просто стояли, в общем то даже открыто.

Как выглядел ваш первый бой?

Гирке: После артиллерийского огня офицер, который вел нашу группу, скомандовал «форвертс!» — вперед. Мы даже не бежали в сторону границы, а шли. Хотя признаюсь, несмотря на желание воевать, в тот момент я ужасно боялся, что польские снайперы попадут в меня до того, как я доберусь до опушки леса. Но никто с той стороны не стрелял. Я был в середине группы. Когда мы вошли в село, началась стрельба. Стреляли откуда-то сверху, не видно откуда. Из самых неприятных воспоминаний — рядом убили ефрейтора из нашего подразделения.

Вы в поляков стреляли? Помните первого убитого вами?

Гирке: Стрелял. А как иначе? Война. Не знаю, убил я кого-то или нет. Мы бежали, я стрелял, кто-то кричал. Я не хочу говорить про это. Убил, не убил — роли не играет. К вечеру, когда мы еще оставались в захваченном селе, в сумерках я увидел лежавших на дороге убитых. Я не знаю, кто в кого попал, это правда.

Боялись погибнуть?

Альшведе: Кто не боялся? Кто во время войны не боится? Но в первый день трупы я не видел. Было сопротивление, когда мы двинулись через границу, но несильное. С польских позиций велся огонь из стрелкового оружия, и потерь у нас не было.

Вы, наверное, думали, что победите за два дня?

Альшведе: Нет нет, о блицкриге мы не говорили. Никто не знал, как будут развиваться события. Мы надеялись, что ситуация будет развиваться выгодно, хотя мотивации воевать у меня лично не имелось.

В последующие дни стало тяжелее?

Гирке: Из пехоты меня перевели во взвод охраны. Немного подучили обращаться с собакой. Потом дали овчарку, с которой я прошел почти всю войну, а стрелять больше почти не довелось. Мы охраняли склады, оружейные мастерские далеко от линии фронта. Канонаду слышали, но сам я больше не воевал. Можно сказать, что для меня война состояла из польской кампании. Пес мой погиб в 1943-м.

Альшведе: Нас направили в район Радома, там наше отделение временно взяло на себя гражданское управление городом. Нам, солдатам, пришлось охранять фабрики. Примерно 20 сентября мы снова попали в район боев, на этот раз под Варшаву. Около Виланова мы начали обстрел городских укреплений, и затем нам удалось войти в варшавский район Черняков. Жителей там уже не было, дома стояли пустые, и мы использовали их для проживания. После того как Варшава капитулировала, нашу часть вернули в рейх.

Жалеете, что война была проиграна?

Гирке: Нет. Кстати, в советских лагерях я выучил русский язык, долго его помнил. Сейчас, конечно, лишь чуть-чуть осталось от тех знаний — «спасибо», «хлеб», «я — немец». Жаль мне одного — ГДР больше нет. Это большая историческая ошибка.