Почему Европа не доверяет России?

За почти уже двадцать лет существования постсоветской России отношение к ней Европы претерпело ряд существенных изменений. Эти изменения можно было бы назвать концептуальными, если бы они не были результатом вынужденного приспособления европейских стран к неожиданным поворотам того процесса, который в конце восьмидесятых годов прошлого столетия Лео Тиндеманс, тогдашний министр иностранных дел Бельгии, назвал «великой мутацией на Востоке Европы», пишет «Geopolitika» (Литва).

Сначала Европа приходила в себя от геополитического шока, вызванного стремительным распадом сначала «социалистического лагеря», а затем Советского Союза. Затем, в девяностые годы, она избавлялась от своих почти детских иллюзий о торжестве демократии в России. А уже в нулевые годы Европа стоически привыкала к неоимперским причудам «России, вставшей с колен». Тем не менее, в течение всего этого времени Европа продолжала активно развивать экономическое сотрудничество с Москвой, постепенно смиряясь с российской реальностью. Во всяком случае, некогда активные «воспитательные меры», с помощью которых Европа рассчитывала изменить к лучшему соблюдение демократических принципов в России, в последнее время вообще сползли на обочину российско-европейских отношений.

Определенную роль в этом сыграли надежды европейцев на то, что либеральные лозунги Дмитрия Медведева начнут осуществляться на практике. Определенные основания для таких ожиданий у них были, если учесть, что стилистика поведения президента Медведева в отношениях с Европой и с Западом в целом стала обнадеживающе отличаться от брутальных выходок его предшественника.

В этой ситуации Европа чуть ли не с облегчением восприняла — пусть и ценой южно-осетинской войны — конец надежд Грузии на вступление в НАТО и сознательный отказ Украины от былого стремления к членству в Атлантическом альянсе. По сути это было молчаливым признанием претензий России на право хозяйничать в постсоветском пространстве. Впрочем, Европа, вечно занятая своим финансово-бюрократическим «евростроительством», изначально держала эти проблемы на периферии своего внешнеполитического сознания, оставляя их заботам и амбициям Соединенных Штатов.

И, в конечном счете, такой подход к происходящему в восточной части континента и, прежде всего, в России, загнал Европу в ловушку собственного прагматизма. Хотя она сама, судя по всему, вряд ли отдает себе в этом отчет.

Внешне все выглядит почти идиллически. В преддверии майского саммита Россия-Евросоюз в Ростове-на-Дону сближение между Москвой и Брюсселем приобрело новую динамику. Сегодня Европа уже всерьез допускает возможность отмены в ближайшем будущем визового режима с Россией. Европейские страны одна за другой приветствуют процесс модернизации, инициированный Дмитрием Медведевым, и выражают желание активно участвовать в нем. При этом их не очень интересует, идет ли речь о модернизации сугубо экономической или о цивилизующей модернизации (включая, разумеется, и экономическую) всего российского общества в целом. И это потому, что даже ограничение модернизационных процессов в России экономическими рамками сулит самой Европе возможность с выгодой для себя расширить свое присутствие в российской экономике. А, главное, позволяет Европе довольствоваться иллюзией прогресса в отношениях с Россией, не вникая в обременительное изучение внутренних процессов в этой стране, которые способны развеять эту иллюзию в любой момент.

Проблема, однако, заключается в том, что повальная коррупция и юридический произвол, существование которых в России в качестве чуть ли не государствообразующих факторов признаёт даже президент Медведев, делают априори сомнительным успех даже экономической модернизации. Не говоря уже о том, что именно два этих фактора обеспечивают максимальный комфорт для российской власти, которая по определению не станет с ними бороться.

Исчерпывающей иллюстрацией этого, можно сказать, фундаментального противоречия является история «донкихотствующего» шведского концерна IKEA, руководители которого принципиально отказываются давать взятки российским коррупционерам в отличие от поголовного большинства других иностранных фирм. Принимая в минувшем марте шведского премьер-министра, президент Медведев воспользовался случаем, чтобы предложить Евросоюзу перенять опыт IKEA в борьбе со взятками. Москва пригласила Брюссель разработать для европейских фирм, действующих на российском рынке, некий «кодекс чести», предполагающий полный отказ этих фирм от потакания российским взяточникам.

Реакция чиновников Евросоюза на это предложение была, как всегда, полностью лишена воображения и носила чисто меркантильный характер. Вкратце смысл ее сводился к следующему: вот если Россия договорится о соблюдении такого же «кодекса чести» с американскими и китайскими фирмами, то мы согласны. А если нет, то с чего это мы будем проявлять принципиальность, которой немедленно воспользуются наши конкуренты.

При этом никому даже в голову не пришло, что экзотическое предложение Дмитрия Медведева было, по сути, откровенным признанием полной неспособности самого российского руководства справиться с коррупцией или хотя бы минимизировать ее. А это, по существу, означает, что европейцы окончательно отказались от критического взгляда на российскую внутриполитическую действительность и намерены строить свои взаимоотношения с Россией в зависимости от степени чисто внешней миролюбивости ее поведения по отношению к Западу. А, выражаясь точнее, в зависимости от российской риторики о необходимости интегрировать Россию в европейское пространство.

Между тем, в Европе не могут не понимать, что природа власти и характер общественных отношений в России практически не изменились со времен советского режима. Европейцы явно понимают и то, что сегодняшние общественные процессы в России могут в любой момент резко обостриться. И что такое развитие событий приведет, скорее всего, к изменению поведения Москвы на международной арене вплоть до самоизоляции, в которую она, кстати, вполне могла бы скатиться еще полтора-два года назад.

Тем не менее, Европа предпочитает вынести эту вполне возможную перспективу за скобки своего внешнеполитического сознания, делая вид, что она вполне удовлетворена тем благообразным фасадом, который демонстрирует ей Россия. Впрочем, она расплачивается за это подсознательным и прочным недоверием к Москве, которое в свою очередь парализует возможность реального, а не бюрократического сближения между Европой и Россией.