Приднестровская модель в натуральную величину

В Тирасполе можно не заметить драмтеатр, можно пропустить даже памятник Суворову, но избежать встречи с Дмитрием Соиным невозможно. Можно так и не узнать, где сидит президент Игорь Смирнов, но нет такого маршрута по Тирасполю, который уклонился бы в сторо

 Можно так и не узнать, где сидит президент Игорь Смирнов, но нет такого маршрута по Тирасполю, который уклонился бы в сторону от офиса Соина на центральной площади.

Путин, Медведев и Че Гевара — тройная визитная карточка, но это снаружи. Внутри же офиса — один только неистовый барбудо, как святой лик восходящий над любым прорывовским сюжетом. Здесь не хватает только Пелевина, и юные бойцы движения «Прорыв» оценили эту мою нечаянную проницательность, потому что Пелевин тут как тут — в виде портретов и книжек в главном кабинете, у Дмитрия Соина.

Да, со счастливой улыбкой соглашаются комиссары и комиссарши «Прорыва», мы — постмодернисты.

Да, согласен их предводитель Соин, мы все сделали по заветам Пелевина, по всем законам сетевого маркетинга. Он не спорит: сетевой «Прорыв» с одинаковым успехом может хоть торговать «Орифлэймом», хоть взращивать тимуровцев. «Но мы — за Россию!» — настаивает Соин и доверительно информирует о том, что на кишиневских улицах румынские фашисты подстерегают русских, а Кишинев вот-вот станет румынской провинцией. Он не обижается на мою улыбку и с партизанской беззаботностью Че Гевары уходит от моего главного вопроса: зачем? Он ведет меня в зал, где кто-то сидит в позе лотоса (Соин не чужд восточной эзотерике). Он вообще не комплексует от того, что при упоминании его имени в Приднестровье смеются даже в официальном информационном агентстве «Ольвия-пресс», где к улыбкам не склонны. И я догадываюсь, почему невозможно не встретиться с Дмитрием Соиным. Он — доведенная до предела, то есть до своей противоположности, приднестровская реальность, такая же постмодернистская, как и сама независимость, говоря о которой здесь, как и в случае с Соиным, улыбаются. Правда, не так весело.

Тирасполь без фанатов

Люди, ответственные за выработку тираспольской внешнеполитической линии, об интриге говорят, не скрываясь, в прошедшем времени. Да, признают они, после летне-осенней кампании на Кавказе был всплеск понятных ожиданий. С одной стороны, Москва после бурного августа была настроена показать пример конструктивного подхода в практике урегулирования подобных конфликтов. С другой стороны, Кишинев, уже постепенно вступающий в выборы, не прочь предъявить избирателю аргумент в виде воссоединенной страны.

В сентябре оба лидера едут в Москву, в Кремль, и хотя между собой там не встречаются, но решающая встреча кажется ближе. Однако затем проходит неделя за неделей, а планы исторического рукопожатия наталкиваются на все новые преграды. То Игорь Смирнов объявляет недостаточными для себя гарантии безопасности, которые предлагал Кишинев, то Владимир Воронин обижается на тираспольскую формулу приглашения, звучавшую примерно как «сегодня после обеда я свободен — заезжай». А потом интрига с ожиданием наконец обрела развязку: молдавский президент, посетив крупнейший в стране мусороперерабатывающий комбинат, заметил: приднестровскому режиму место на мусорной свалке, на которой (как он, президент, надеется) этот режим вскорости и окажется. Данное вскоре после этого Ворониным интервью расставило все по местам: он в общем-то может встретиться со Смирновым. Только что обсуждать?

Образом приднестровской независимости, как это часто бывает, исправно служит футбол. Тираспольский «Шериф» — чемпион Молдавии. До недавнего времени игровой костяк чемпионов составляли румыны, которых, правда, в последнее время сменили еще более дешевые африканцы и даже пара неведомых бразильцев. В Кишиневе играют в основном россияне. Знаменитый динамовец Игорь Добровольский тренирует сборную Молдавии, и он недоволен тем недостаточно заинтересованным приемом, который оказывают сборной в Тирасполе, но играть приходится именно там, потому что новый стадион в Тирасполе намного лучше кишиневского.

Тираспольская болельщица смеется: «Не то чтобы мы за них не болели. Мы болеем за всех — и за россиян, и за украинцев, и за молдаван, между прочим, тоже. С нашим советским патриотизмом для нас все свои». Да и стадион на матчах сборной не пустует, потому что не так много у приднестровцев способов приобщиться к чему-нибудь глобальному. МХТ Чехова сюда не едет, большей частью только Билан да Газманов, а тут, как ни крути, на отбор в Евро-2008 пожаловала сборная настоящей Португалии.

Границы как таковой нет, скорее она — тоже повод для желчного смеха с обеих сторон. Молдавские гаишники время от времени за что-нибудь снимают у приднестровцев номера, в связи с чем последние пользуются сочувствием у гаишников в Тирасполе, которые признаются, что порой делают то же самое с кишиневцами. Но поток машин с обеих сторон не иссякает. Едва ли не у каждого приднестровца половина родни на той стороне, а корни самого Владимира Воронина — на этой.

Петр Лучинский, которого Воронин в 2001 году сменил на посту президента Молдавии, объясняет: тема объединения давным-давно не является животрепещущей. Разделенности, которую должны олицетворять граница и таможня, никто всерьез не ощущает — о чем спорить? Социологи подтверждают: в шорт-листе самых важных для молдаванина проблем реинтеграция занимает место седьмое-восьмое.

Не слишком настаивают на повышенном градусе общественной дискуссии на эту тему и приднестровские социологи. Но глаза загораются.

«Мы же на самом деле разные. И они же на самом деле идут в Румынию». — «А вы?» — «А мы — в Россию». Улыбка.

Приднестровцы полны сарказма: «К нам приезжают, видят памятник Ленину и кивают: ну да, понятно, вы же заповедник… » Но заповедника давно нет. И общества, выстроенного в шеренгу, готового идти за единственным и любимым руководителем, тоже нет. Кроме России здесь есть Украина, и обладателей украинских паспортов, конечно, меньше, чем российских, но не намного. Тем более что никто не запрещает иметь оба. Или даже три — еще и молдавский. Лечиться, учиться, делать бизнес проще в Кишиневе, но размашистее — в России. А Украина рядом, и промежуточное положение зачастую оказывается оптимальным.

Конечно, симпатии в кавказском конфликте были на стороне России. «Хотя мы ведь здесь смотрим и украинское телевидение, — замечает знакомый, — и относились к происходящему не совсем так, как у вас. Не без лукавости: все не так было просто, и молодцы россияне — как развели Мишу! И еще: грузин тоже жаль».

К тому же здесь слишком хорошо помнят, что такое руины и похороны, и признание южноосетинской ценой тоже не слишком привлекает.

Геополитика, впрочем, вечна. Моя знакомая цитирует старушку-мать: «Вот прилетят, говорит, американцы, разбомбят нас — и вся независимость». „А зачем американцам сюда лететь?“ — «А зачем они в Ирак полетели?»

Инфляция для гастарбайтера

Над румынскими лидерами, предложившими недавно экзотическую формулу раздела Молдавии, в соответствии с которой правый берег отходит Бухаресту, а левый — Киеву, в Кишиневе смеются даже те, кто считается поборниками „румынского проекта“.

С директором Института публичной политики, политологом Аркадием Барбарошие мы обсуждаем загадку, предложенную социологами. За вхождение в Евросоюз — около 75% молдаван. При этом рейтинг Владимира Путина — под 80%. «Мы любим Европу, потому что там работают наши граждане и шлют оттуда деньги. И мы любим Россию, потому что там тоже работают наши граждане. В общем, гастарбайтерская половина нашего трудоспособного населения — фактор не только экономический, но и, если хотите, геополитический».

И из Приднестровья точно так же едут зарабатывать. Знакомая школьная учительница подсчитывает: в классе 30 человек, отцы здесь, в Тирасполе, остались только у 10. Самые отчаянные пытаются вслед за молдаванами осваивать Запад. Молдавский язык после незначительного усилия оборачивается итальянским или французским, поэтому к России в списке стран молдавского расселения постепенно подтягиваются Италия, Португалия, Греция — потому что по дороге, Ирландия, приветливая к гастарбайтерам отовсюду.

Русскоязычные же приднестровцы тянутся в Россию и на Украину. Хотя рынок уже не тот. Несколько лет назад после года работы в России можно было купить квартиру в Тирасполе. Теперь — только подержанную машину. Приднестровский дальнобойщик, кстати, выдал мне сокровенную формулу: «У одного из наших в России — молдавский паспорт. У другого — российский. Одного шмонают по пять раз в день, другой живет спокойно. Так вот, пусть будет независимость, чтобы все было по справедливости».

Но если для молдаван тема воссоединения давно стала политической (и, стало быть, весьма абстрактной), то для приднестровцев это вопрос больших практических неудобств. Ведь уезжают не только обнищавшие крестьяне. Уезжают вполне состоявшиеся люди, уезжает бизнес. Бизнесу, как футбольному болельщику или театралу, в Приднестровье просто скучно и тесно. Конечно, можно торговать компьютерами или телефонами  — на одной только центральной улице Тирасполя магазинов, торгующих и тем, и другим, несколько десятков. Но расширяться смысла нет: рынок камерный, расходы растут быстрее доходов. Счастливчиков, накопивших в этом нехитром бизнесе сил и средств на качественный рывок во что-то более привлекательное, почти нет.

С другой стороны, есть, допустим, бензозаправки. И вроде бы прошло то славное время, когда вчерашние приднестровские одноклассники друг друга нещадно отстреливали, а их серьезные короткостриженые шефы делали фантастические деньги на контрабанде всего (в первую очередь спирта и сигарет). Патроны закончились, отчаянных флибустьеров поубавилось просто физически, но дело не только в этом. Некто решил поставить свою бензозаправку. Нет проблем. Только вполне интеллигентного вида люди сразу объяснили: демпинговать не надо. «А если все-таки снизить цену?» — спросил я и по лицу собеседника догадался, что такая мысль даже не приходит в голову. Зачем?

Это ведь и в самом деле лучше, чем беспощадный отстрел. И средний класс не жалуется — он просто либо уезжает, либо соглашается на скуку. Он, если хочет что-то экспортировать, регистрируется в Молдавии, иначе даже Украина его товар никуда не пустит. Молдавия за такой знак спасительного для приднестровцев экономического единства ничего, кроме 0,18% за таможенное оформление, не требует. Так что приднестровцы только рады.

Но опять неудобства: по любому поводу груз надо тащить на молдавскую таможню.

«А почему бы не поставить эту таможню здесь?» — чего-то не понимаю я, и собеседники опять смеются: а как же независимость?

Но и для них независимость оказывается важным фактором выживания. Приднестровский средний бизнес готов согласиться и на неудобства, и на учтивый, но не предполагающий возражений контроль. Зато независимость — это такой хозяин здесь, в Тирасполе, который своей неумолимой дланью убережет бизнесмена от коллег из Кишинева, Одессы, той же Москвы. От тех, кто, не будь здесь такого хозяина, хлынет сюда со своими немереными деньгами, компьютерами, телефонами, едой — и что делать тогда, чем торговать?

Город привычных лиц

Тирасполь остается городом, из которого уехать невозможно. Это город привычных лиц, которых все меньше, но остающиеся — все ближе. Это незасыпающий город удовольствий, уже не такой дешевый, как прежде, но здесь надо жить, потому что все свои, и все легко решается, и хозяин бара, естественно, старый приятель, и он знает талантливого мальчишку-саксофониста из музыкальной школы напротив, он еще никуда не уехал, значит, вечером, то есть до утра, джаз, и просто не надо ходить на окраину, куда-нибудь на Балку, где еще так много тех, кто угрюм и не умет ценить эту теплоту, которой больше нигде нет…

Рейтинг Игоря Смирнова потихоньку, говорят социологи, падает с былых и грандиозных 60% до уравновешенных 30. Но паники или, наоборот, честолюбивых ожиданий по этому поводу ни у кого не возникает. Со всем равнодушием обсуждается вопрос, пойдет Смирнов на очередные выборы или нет. Если пойдет — выиграет, причем безо всяких подтасовок, которыми здесь не злоупотребляют. А не пойдет — ничего и не изменится. Потому что Смирнов ни в чем не изменил своей позиции, просто все это понимают каждый раз с постоянным опозданием. Как и Владимир Воронин, который, как считается, пережил за семь лет своего президентства несколько реинкарнаций.

В 2001 году, став президентом, Воронин, кажется, совершенно искренне считал, что, будучи антиподом „румынского проекта“, приедет в Тирасполь и, как свой со своим, быстро преодолеет то, что считалось недоразумением. Он даже пообещал Тирасполю репарации за действия своих предшественников. Смирнов приветливо улыбался, и Воронину потребовалось несколько месяцев, чтобы догадаться: никакого недоразумения нет, как нет у Кишинева ровным счетом ничего, что можно было бы предложить новой приднестровской элите взамен того счастья, которое она здесь обрела.

Воронин, все поняв по этой части, оставался романтиком в другом. Полагая, что Москва заинтересована в нем хотя бы как в человеке, заявившем о себе как о последнем форпосте на пути натовских танков в Брянск, она услышит его призыв: все, что мешает урегулированию, — это всего-навсего Смирнов. Уберите Смирнова — и все случится чудесным образом.

Еще несколько месяцев ушло на то, чтобы понять: Смирнов остается. А тут уже подоспел 2003 год, меморандум Козака. Сорвалось. Воронин в отчаянии меняет вектор. Он едет в Бухарест, он сближается с Западом, и, едва начинается оранжевая эпоха, он обозначает себя рядом с главными революционерами СНГ и гостеприимно встречает соратников по образовавшемуся ГУАМу (Грузия, Украина, Азербайджан, Молдавия).

Смирнов, как рассказывают знающие его люди, за всем этим наблюдает с явным удовольствием. Время работает на него. Он укрепляется. Ему уже даже не нужен всесильный еще вчера глава госбезопасности Шевцов, он же Антюфеев, укрывшийся в Приднестровье рижский омоновец. Шевцов теряет вес и влияние, наступают другие времена, по приднестровским меркам вполне демократические. Тем более что финансовая империя, созданная на контрабанде, уже не боится оранжевой украинской таможни. Империя уже легализована, имя ей — концерн «Шериф», тот самый, который создал чемпионов Молдавии и построил лучший в Молдавии стадион.

Смирнов с видимым удовольствием, в отличие от сухумских и цхинвальских коллег, обсуждает перспективы общего государства, он не против. Только давайте предложения. Но какие предложения, если в Молдавии еще в 2005-м принят закон об унитарном государстве, и Тирасполь искренне обеспокоен: как же вы ведете с нами переговоры — а вдруг тюрьма?

Весна 2008-го: Смирнов на встрече с Ворониным вручает ему проект договора о дружбе и сотрудничестве. Тирасполь не скрывает: ну да, в некотором роде прикол, но ведь хоть какое-то предложение, а у вас что?

Смирнов знает, что есть у Воронина. Хоть из всех сторон, участвующих в переговорах, он единственный, кто официально не получил кишиневский проект, разработанный еще в 2005 году. Обе стороны прекрасно знают обо всех красных линиях, за которые ни при каких обстоятельствах партнер не отступит. Для Кишинева это право вето Тирасполя по принципиальным вопросам и российское военное присутствие. Для Тирасполя — статус не ниже федеративного.

Для Москвы базы не так уж и принципиальны, в конце концов через Украину не наездишься, и стоит ли это удовольствия подействовать этой Украине на нервы? Принципиально другое: гарантии собственности, которую здесь приобрели россияне. „Интер РАО ЕЭС“ — мощнейшую ГРЭС, которая при запуске всех ее 12 энергоблоков превращается в энергетического монстра европейского масштаба. Российский бизнесмен Алишер Усманов контролирует 30% акций металлургического завода в Рыбнице, опять же один из самых успешных и крупных, а заодно и цементный завод, с которого только по очень большому знакомству что-то перепадает приднестровцам: все идет на экспорт и в Сочи.

Кишинев эти гарантии обеспечивает. Он даже обещает нейтралитет, зная, что никаких гарантий дать не может, но это и не так важно: какая разница, где проходит граница НАТО — по Пруту или в районе близлежащего Днестра, да и в НАТО Молдавию не видят даже во сне самые завзятые западники и румынофилы. Важно, что в Кишиневе уже все поняли: Смирнов остается. И что на самом деле все эти практические вычисления формальных интересов никакого отношения к делу давно не имеют.

Кишинев, согласовав свой план в рамках формата 5+2 (Молдавия и Приднестровье — участники конфликта, Россия, Украина и ОБСЕ — посредники, США и ЕС — наблюдатели) с западными партнерами, передал его в Москву, и все обсуждения люфтов, которые в плане были заложены заранее, по той же челночной процедуре неспешно ходят по кругу. В Тирасполь план официально не передается, как полагают эксперты по обе стороны Днестра, по одной причине: чтобы Тирасполь не отверг его с ходу, сломав всю игру. Или, что еще хуже, с особым цинизмом не принялся за его постатейное обсуждение.

Кишинев ждал последнего слова Москвы. Ведь время и впрямь выдалось удачное: и Кавказ, и выборы в Молдавии, которыми Кишинев интриговал Россию (договаривайтесь с нами, посмотрите, кто дышит нам в спину, со всеми последствиями, в том числе и для успешной металлургии в Рыбнице).

Москва сыграла с Ворониным в открытую. Никак не отрецензировав кишиневские предложения, она заявила: все наши совместные успехи отныне возможны только в формате 2+1. Только в своем кругу, без посредников и наблюдателей.

И план Козака — 2, выходит, уже случился.

2+1? Нет, сказал Воронин, теперь только 5+2. И поехал на мусороперерабатывающий комбинат давать интервью, в котором анонсировал долгожданное вручение Смирнову своего плана.

Ниша для негосударства

На самом деле история, похоже, только начинается. И оттого, что к переговорному процессу она отношения не имеет, возможно, все еще интереснее. Смирнов в очередной раз выиграл: он снова предоставлен самому себе, его власть никто не оспаривает, и власть эта безгранична, и это самый интересный урок из всех, которые могло преподать Приднестровье.

Самый, казалось бы, простой конфликт с самой вроде бы незатейливой и похожей на историческое недоразумение подоплекой. Конфликт, по сути затрагивающий немногих — молдаван и приднестровцев, которых не так уж и много осталось на этих территориях. В общем, локальный конфликт, который с натяжкой можно было бы назвать региональным, но волей странной истории обросший непомерными геополитическими декорациями.

Приднестровье, по всем законам непризнанности пережившее и беспредел государства-гарнизона, и нищету, и массовую эмиграцию, придумало себе нишу, из которой его не вытолкнешь хотя бы потому, что никому это особенно и не надо.

Тирасполь, между прочим, кажется, единственная непризнанная столица, в которую можно доехать на поезде, а это символ не меньший, чем футбольные успехи. По меркам постсоветского мятежного самоопределения это вполне благополучное образование, которое, с одной стороны, никто не решится назвать государством, но с другой — никто по большому счету на этом и не настаивает. А каждый выбирает для себя сам: кому невмоготу — уезжает, а кому-то два-три паспорта плюс здоровый смех компенсируют неудобства.

Те, кто пытается прогнозировать и просчитывать, задумываются о том, что тот же «Шериф» превращается в игрока регионального масштаба, а для крупной буржуазии, как известно, норма прибыли важнее любой независимости. Иные даже ждут его конфликта с властью, его породившей, и Евгений Шевчук, спикер парламента, считающийся человеком «Шерифа», на рейтинговом повороте начинает обходить Игоря Смирнова.

Это, возможно, обернется новым сюжетом, далеким от брутальных продолжений, потому что разработанная ниша стоит того, чтобы о ее совместном использовании конструктивно договориться. А тем, кто в договоренностях участвовать не будет, останется все то же: уезжать или смиряться и надеяться, что договорившиеся никого чужого к тем крохам, которые останутся, не пустят.

В общем, жить можно и без государства. Если, конечно, нет сил из него уехать, потому что в этом негосударстве к тому же тепло, до утра джаз и все друзья, куда ни загляни.

Как ни парадоксально, это и есть формула равновесия куда более устойчивого, чем наблюдалось в конфликтах, выглядевших по-настоящему системно. Будет признание — хорошо. Только с чего бы ему быть? Один приднестровский министр, взвешивая в разговоре каждое слово, коснувшись кипрских аналогий, вдруг оговорился: «Кипр — это другое, так есть Евросоюз, такой стимул!» «Время работает на вас?» «Пока на нас», — что-то посчитав в уме, ответил он. «Даже в форме такой независимости? — уточнил я и поправился: — Или именно в такой ее форме?» «Вот-вот. Именно в такой».