Украина. Государственный суржик

Через пару месяцев я поделилась с мамой соображениями: «Мне кажется, что в Харькове на украинском говорить стыдно…» На дворе был 1992 год. Мама покивала и попросила лишь об одном ― оставаться человеком. В её понимании это означало…

Через пару месяцев я поделилась с мамой соображениями: «Мне кажется, что в Харькове на украинском говорить стыдно…» На дворе был 1992 год. Мама покивала и попросила лишь об одном ― оставаться человеком. В её понимании это означало: в Харькове можешь говорить как хочешь, а дома ― будь добра на том языке, на котором ты выросла.

Регулярно читая российские сайты, поймала себя на мысли, что мне настолько надоели прения в российских СМИ по поводу того, должен ли русский язык стать вторым государственным в Украине и что русский (и русских) страшно ущемляют в Украине, что решила поделиться собственным опытом.

Я ― украинка, но я всегда говорю, что это формальность, поскольку на самом деле никто не знает, какие турки и монголы потоптались по территории Слобожанской Украины. Мне 35 лет. Первую половину своей жизни я говорила на суржиковатом украинском языке, потому что родилась и выросла в небольшом посёлке Харьковской области. Я закончила украинскую школу, но по большому счёту все учителя ― от физика до историка ― говорили всё на том же суржике. Моя мама была преподавателем русского языка и литературы, и дома она тоже говорила на украинском суржике, на уроке ― на русском. Читать меня учили по двум азбукам сразу, и первой моей книгой была «Снегурочка» на русском. До школы я вообще слабо различала языки, мне просто казалось, что так говорят (на украинском), а так пишут (на русском).

Проблемы выбора вуза передо мной не было ― это однозначно был Харьковский государственный университет, филологический факультет, оставалось лишь определиться с отделением ― русское или украинское. Поскольку к тому времени в наши пенаты уже пришла независимость, то умные люди уговаривали мою маму, что нужно поступать на украинское отделение, а то что ж потом девочка будет делать с русским языком в «незалежній Україні». Мама бегала по квартире, разводила руками, как будто хотела обнять все книжные полки и шкафы от зала до коридора и говорила: «А кому же всё это?» «Этим» была библиотека русского филолога и интеллигента, которую она собирала всю жизнь и на которую уходили все средства семьи. Я колебалась. Наконец мама усадила меня напротив и сказала:

― Понимаешь, тебе на украинском отделении будет скучно. Там читать нечего пять лет. Нет такого количества произведений украинских авторов.

Аргумент «читать нечего» на меня подействовал железно, и я пошла на русское отделение. Несколько раз проколовшись с ударениями и деепричастными оборотами, я поняла, что однокурсницы на меня смотрят как-то не так, и я стала молчать, если не знала, как правильно ответить. Когда я на улице пыталась что-то спросить на украинском (нормальном украинском, а не суржиковатом, книжки-то я читала, и язык в подкорке, в принципе, был), то люди смотрели на меня с недоумением и сочувствием.

Ошибки и сомнения я выписывала на листочек, а потом на выходных у мамы сверялась, как правильно сказать по-русски. Через пару месяцев я шкурой почувствовала, что было не так, и поделилась с мамой соображениями:

― Мне кажется, что в Харькове на украинском говорить стыдно…

На дворе был 1992 год. Мама покивала и попросила лишь об одном ― оставаться человеком. В её понимании это означало: в Харькове можешь говорить как хочешь, а дома ― будь добра на том языке, на котором ты выросла. Её вообще раздражали вчерашние троечники, не умевшие двух слов связать на русском, которые, поступив в одно из харьковских ПТУ, через пару недель, приезжая домой, начинали гэкать и штокать, изображая городских жителей.

К концу первого семестра я довольно-таки пообтесалась, исправила свои речевые ошибки и погрешности и никому бы уже в голову не пришло заподозрить меня в неблагородном происхождении. Благо этому способствовали и лекции (на русском отделении все, кроме истории Украины и украинского языка и литературы, читалось на русском языке), и окружение (кроме меня, в общежитии жили ещ ё два человека из пятидесяти на потоке, все остальные были «харьковскими», как у нас говорили). Отвечать на русском языке на семинаре по украинской литературе у нас и вовсе было обычным делом.

Перед первой сессией мы писали диктант по украинскому языку. Преподаватель раздал листики, и группа взвыла и стала хвастаться одновременно ― у людей было по 30―40 ошибок. Я скромно теребила свой листочек, где были одна грамматическая и одна пунктуационная. Одногруппницы устроили мне допрос с пристрастием ― откуда я знаю украинский язык. Я честно сказала, что закончила украинскую школу, и от меня шарахнулись как от прокажённой.

― Шестую, наверное? ― догадалась одна из девочек. (Шестая школа ― это была новая и модная украинская гимназия в Харькове, в которую тем не менее не спешили отдавать русскоязычных детей.)

Я ответила «да», и мои акции более-менее выровнялись.

В школу после университета работать я не пошла, и не потому, что места не было (было, я даже полгода на пятом курсе работала на подмене в одной из харьковских школ), а потому, что на те деньги, которые там платили, я могла умереть с голоду.

До 2000 года, пока я не уехала из этого города, ситуация в Харькове не изменилась ни на копейку ― говорить на украинском языке по-прежнему было стыдно. В 2000-м с этими же установками я приехала в Киев. Здесь ситуация была несколько иной, и мне объяснили, что хороший тон ― отвечать человеку на том языке, на котором он задал вопрос. Но мне не так-то легко спросить что-нибудь на украинском, после того как я в течение почти 10 лет подавляла в себе это желание. Я помню пресс-конференцию Леонида Кумы в 2004 году, на которой я так и не задала ему вопрос, поскольку пресс-секретарь сказала вначале, что лучше спрашивать на украинском. Пока я переводила слова, пытаясь выстроить их во что-то суразное, время, отведённое на вопросы, истекло.

Найти носителя украинского языка, с которым можно было бы попрактиковаться, у меня тоже не получалось. Подруги все как на подбор были из Восточной Украины ― Харьков, Луганск, Одесса… Нет, были, конечно, приятели из Львова среди журналистов, но дружить с ними очень близко почему-то не получалось. И лишь единожды в моей жизни случился редактор-напарник родом из Тернополя, с которым мы сошлись достаточно близко. Впрочем, здесь тоже было не всё просто. На украинском мы договаривались, когда пойдём на обед, и рассказывали друг другу детские истории про бабушек и дедушек, а вот в процессе редактирования текстов, вычитки полос и обсуждения статей Аузана и колонок Радуловой мы неизменно переходили на русский.

Стоит отметить, что все 10 лет в Киеве я работаю исключительно в русскоязычных изданиях. Во-первых, так экономически выгоднее, потому что в 2000 году, когда мне предложили работу в газетах «Слово Просвіти» и «Сегодня», разница в зарплате была в четыре раза, правда нагрузка ― тоже. Нет, потом открывались неплохие издания в Киеве и на украинском, но я уже шла проторённой дорожкой, чтобы не напрягаться.

Ситуацию с украинским языком я, конечно, исправила. В основном за счёт того, что накупила книжек современных украинских авторов. В 2000 году книжки на украинском надо было искать днём с огнём, сейчас ― лучше, и в каждом киевском магазине есть шкаф с украиноязычной литературой. Более того ― в Киеве есть даже целых два магазина, где 80% книжек на украинском. В целом же если брать книжный ассортимент, то на русском 80% книг. Было бы все 90%, да вот незадача ― учебники и всякие справочники бухгалтеров на украинском печатаются.

Ещё я пишу рецензии для украинского сайта. Книжки беру те, которые мне нравятся, но с редактором был уговор: периодически должны быть книги украинских авторов. И тогда раз в месяц я отправляюсь на охоту за приличным украинским автором. Всё-таки права была мама: читать на украинском нечего, но я что-то нахожу.

На досуге я изучаю турецкий язык и обратила внимание, что иностранный на Украине можно выучить… только через русский. Кроме англо-украинских, других словарей нет. И если вы собираетесь переводить с турецкого или хинди, то сделать это можно только в таком порядке: сначала вы смотрите в турецко-русский словарь, а потом, если возникают недоразумения, в русско-украинский. То есть перевод получается двойной. Наверное, поэтому у нас практически и нет украинских переводов. Я не могу переводить Орхана Памука на украинский, потому, что я им не владею в совершенстве. Я могу только на русский. Но это уже никому не надо, потому что Аполлинария Аврутина уже сделала русский перевод. А как же я? А никак.

Я помню, как мы пили виски с украинским поэтом Игорем Рымаруком (царство ему небесное) и он, отбросив весь свой национал-патриотизм, сказал мне:

― Ты можешь писать на русском, но в этой стране ты ничего не добьёшься, потому что здесь будут печатать только украиноязычных авторов, и премии дают им же, поэтому ты сразу должна будешь выходить на русский рынок. И я скоро постучу в двери российских издательств, просто потому, что другого выбора у меня нет.

С собеседником я всегда предпочитаю говорить на его языке, потому что опять же так удобнее. Как часто я говорю на украинском? Несколько раз в месяц. В основном на интервью с политиками: «Вы можете говорить на том языке, на котором вам удобно, но издание русскоязычное и текст выйдет на русском». Беседу на украинском продолжает один из пяти. Да, кстати, о политиках. В штабе одного из кандидатов я перед выборами общалась с российским политтехнологом. Он сказал, что практически всё понимает из того, что говорят Ющенко, Янукович и Тимошенко на украинском. Я попыталась донести до него мысль, что все они говорят на калькированном с русского языке, используя грамматические формы того же русского языка, и что на самом деле это не украинский. Он меня не понял. Приведу пример. Если говорят «у мене є» (у меня есть) ― это калька с русского, потому что на украинском надо говорить «я маю» (по аналогии с английским «I have»). Вот в таком духе на калькированном языке и говорит, кстати, большинство украинских чиновников.

Да, я субъективна. У меня нет детей, и я имею очень смутное представление о том, как в школах читают Пушкина в переводе на украинский. Я не обращаюсь в государственные органы и суды, где якобы меня заставляют писать только по-украински. Я недавно обратила внимание, что договор о купле-продаже квартиры у меня на русском, записи в трудовой книжке ― тоже. Всё, что мне нужно, ― прочитать пресс-релиз на украинском, извлечь оттуда крупицу смысла, если она там есть, и написать запрос в какой-нибудь государственный комитет. Кстати, совершенно неважно, на каком языке запрос, ― как правило, всё равно не отвечают. Ещё я как минимум раз в год езжу во Львов на книжный форум. После второго официанта, который переспрашивает мой заказ на украинском, потому что мой «книжный» и его «галицкий» украинский реально отличаются друг от друга, я сдаюсь и перехожу на русский, и больше меня уже никто не переспрашивает. Когда я приезжаю в родной пгт. и пытаюсь как-то облагородить местный суржик, добавляя в него больше украинских слов, мамины подружки говорят:

― Якось ты не по-нашему. Западенських слов уже набралась.

И тогда я понимаю, что надо прекратить это облагораживание и «остаться человеком».

Должен ли русский язык стать вторым государственным в Украине? Я не знаю. Практически Януковичу сделать это очень тяжело. Чтобы внести поправки в конституцию, ему нужно 300 голосов из 450. У него их нет. Рассказы о том, что наконец-то будет выполняться Хартия о языках, ― сказки бабушки Арины. Я в это не верю. Все годы с момента приятия хартии ничто не мешало выполнять её требования.

Мой приятель из Львова говорит, что украинский язык надо прикопать, написать где-нибудь в Харькове новый алфавит, обязательно с украинской буквой «і», и наконец-то узаконить наш местный суржик, на котором на самом деле говорит половина страны, и я, как филолог, слышу это. Я ему неизменно отвечаю, что во Львове его бы за эти слова предали анафеме. Он улыбается.

В заключение я хочу сказать, что в Закарпатье более 100 школ с преподаванием на венгерском языке, есть Береговский венгерский институт, венгерский театр, с десяток газет на венгерском языке и редакция областного телевидения и радио… Могут люди, если захотят. И никакая хартия им не нужна. Я не хочу делать глобальных выводов (комментаторы и власть имущие сделают это за меня). Я просто рассказала свою историю с украинским языком, как она есть, и вс ё это произошло со мной за годы самой что ни на есть «незалежної України».