Гражданская война в России не завершилась в начале 20-х

Гражданская война — убийство своих своими — в России не завершилась в начале 20-х годов, а продолжалась до самой смерти Сталина. Иначе необъяснимы ни коллективизация, ни голодомор, ни переселение целых народов, ни миллионы расстрелян

«Будьте как дети», — вторит Евангелию заглавие нового романа Владимира Шарова; но не увлекайтесь слишком простыми решениями, предостерегает автор всем последующим текстом. На Московской международной книжной ярмарке 2008 года роман получил премию «Проза года», он вошел в шорт-листы «Русского Букера» и «Большой книги», а недавно принес автору премию имени Уильяма Хэтчера.

«Постмодернист», «мастер литературной провокации», «создатель альтернативной истории» — вот краткий список ярлыков, которыми критики долгое время награждали писателя. Однако теперь они все чаще называют Шарова «живым классиком», отмечая, что его стиль и метод «сюжетосложения» давно уже являются образцом для подражания.

— Владимир, ваши книги полны каскадов самой невероятной фантазии, которая «играет» на фоне множества человеческих судеб. Какова степень автобиографичности, например, последнего романа «Будьте как дети»?

— Она весьма и весьма велика. Роман пишешь наедине с самим собой много лет, и, конечно, все в нем — то, как именно ты видишь и понимаешь мир. В нем твои настроения и даже физиология. Так что когда ставится финальная точка, раздел и развод весьма болезненны. Что касается судеб людей, о которых пишу, то и в них много правды. Почти все, что кажется невероятным, невозможным, на самом деле было. Я очень редко превышаю и меру безумия, и меру гротеска.

— А как роман «Будьте как дети» вообще родился? Что вас зацепило или подтолкнуло?

— У любой большой вещи много корней, но здесь первым, начальным было описание крестового похода детей. В начале XIII века десятки тысяч мальчиков и девочек по всей Европе поверили, что взрослые воины не могут освободить Иерусалим, потому что греховны, и только им, невинным и чистым детям, под силу это сделать. Они шли по дорогам и каждый замок, башни которого появлялись на горизонте, принимали за Святой Град. Они гибли от голода, холода и болезней; их похищали и продавали в рабство, просто убивали. Надо ли говорить, что до Святой земли не дошел ни один и не многим повезло вернуться домой.

— Вас часто называют автором альтернативной истории, хотя, по-моему, у вас как раз противоположный посыл: вы предлагаете альтернативные объяснения свершившихся фактов: чего стоит в «Будьте как дети» описание по числам стадий болезни Ленина — абсолютно достоверное — и тут же его роли в организации крестового похода детей.

— Я с большим уважением отношусь к настоящей истории и, наоборот, совершенно равнодушен к истории альтернативной. Что касается альтернативных объяснений, то, конечно, они есть. Например, я убежден, что гражданская война — убийство своих своими — в России не завершилась в начале 20-х годов, а продолжалась до самой смерти Сталина. Иначе необъяснимы ни коллективизация, ни голодомор, ни переселение целых народов, ни миллионы расстрелянных и замученных в лагерях. Что же до жанра моих романов, то, думаю, это сплав метафоры, притчи и реальной истории.

— Почти во всех ваших романах в том или ином виде есть найденная (или пропавшая и чудом «воскресшая») рукопись — не связано ли это с вашим историко-архивным прошлым? Вы же, если не ошибаюсь, по первой профессии медиевист?

— Наверное, вы правы. Кроме того, огромная часть нашей истории оказалась бесписьменной и канула в небытие — я очень сильно ощущаю эту неполноту.

— В одном из интервью вы выступаете против «кентавров добра и зла», но ваши книги полны именно такими кентаврами. Герои то подлецы, то святые в одном лице — и непонятно, на чьей стороне автор. В «Будьте как дети» есть абсолютно симпатичные или несимпатичные вам герои?

— Думаю, что после грехопадения Адама все мы, за редчайшим исключением, такие кентавры. Причем зло и добро в нас не переплелось, а одно проросло в другое. Поэтому так часто самые возвышенные надежды кончаются лишь чудовищной кровью. И в жизни, и на страницах рукописи, как любой нормальный человек, я, конечно, сочувствую всем, кто хочет другим хорошего, но в ужасе от того, как быстро и легко одно перерождается в другое. Это напрямую касается и «Будьте как дети».

— Вообще при обилии лиц и при неожиданности сюжетных поворотов я бы сказала, что главный герой ваших книг — это Октябрьская революция.

— Скорее не Октябрьская революция, а гражданская война: нет ничего страшнее самоистребления.

— Сквозная идейная линия, которая проходит через ваши романы — не исключение и «Будьте как дети», — напряженное ожидание героями второго пришествия. Эта тема вынесена вами из русского XVII века, о котором вы писали и в одном из первых романов, «Репетиции», и в своих исторических работах?

— Для меня, вне всяких сомнений, русская история XX века теснейшим образом связана с теми идеями и представлениями о мире и о себе, которые легли в самую основу русского государственного порядка. В частности, с убеждением, что с концом Руси придет и конец мира, наступит царство антихриста. Все это было развито и дополнено при патриархе Никоне расколом не только церкви, но и общества. Довольно долго светской императорской власти хватало сил, чтобы держать эту эсхатологию под спудом, временами даже не замечать ее. Но в семнадцатом году она вырвалась на волю и смела все.

— Вам не кажется странным, что почти никто из критиков не говорит о вас как о мастере абсурда? Все очень серьезно обсуждают виражи ваших текстов и как будто совсем не удивляются, что, к примеру, дети идут по воде в Иерусалим, чтобы отмолить грехи отцов-чекистов («Будьте как дети»), воскресший Лазарь Каганович гоняет в открытом вагоне по вверенной ему советской железной дороге ( «Воскрешение Лазаря»), а многотысячный хор возводит храмы пением ( «Мне ли не пожалеть»), — список можно продолжить.

— Собственные вещи трудно увидеть со стороны, так что мое дело тут маленькое. Кроме того, на чужую — «критическую» — территорию я вообще стараюсь не залезать.

— Вашим стилистическим ноу-хау стала абсолютная нераздельность иронии и серьеза: даже искушенный читатель и тот вынужден постоянно быть начеку — что же говорить о тех, у кого плохо с юмором?

— Хочется надеяться, что у меня все так, как в жизни: старое и всем известное — «смех сквозь слезы». Как их разделить и зачем, я не знаю.

— В ваших романах почти нет диалогов, но есть мастерски написанные пейзажи, причем самый любимый сюжет — болото. Почему?

— Каждый год — месяц или два — летом я жил в деревне, почти со всех сторон окруженной болотами, исходил по ним многие километры, собирал чернику и голубику, морошку, клюкву и бруснику. В общем, я люблю болота. Люблю открытые пространства, люблю, когда нет толкотни и далеко видно.

— Вас много переводят во Франции, вышли переводы в Италии, в Болгарии, даже в Китае — а вот для англоязычного читателя вы пока закрыты. Есть ли причина?

— Мне об этом трудно судить, но думаю, что в нашем деле все решают личные вкусы и пристрастия. Хорошие переводчики влюбляются в книгу, которую переводят. Влюбляются сами и умеют заразить этим издателей. Во Франции такой переводчик нашелся, а в Англии и в США пока нет.

— Кстати, интересно, что говорят ваши переводчики, как они справляются с эскападами вашей иронической фантазии?

— Я боюсь лишних разочарований и подобные вопросы стараюсь не задавать, но знаю, что им приходится нелегко.

— Из писателей-классиков, мне кажется, вам близок Салтыков-Щедрин, а из более молодых — Андрей Платонов. Кого бы вы сами еще назвали — независимо от языка и места обитания?

— Сервантеса, Свифта, Стерна, а из российских писателей — Лескова и Зощенко.

— Романы вы пишете подолгу — лет по пять. Почему в промежутках не появляются ваши рассказы? Мелкие жанры не для вас? Или не любите отвлекаться?

— У романа, в отличие от более компактных рассказа или повести, есть одно свойство. Его части, независимо от автора, сами по себе однажды начинают друг с другом разговаривать, друг друга комментировать и понимать. Это большой подарок, и я его очень ценю.

— А сейчас чем занимаетесь?

— Уже два месяца я только и делаю, что читаю. Так много я не читал с детства. Меня включили в жюри премии Ивана Петровича Белкина, и моя часть — тридцать больших повестей и маленьких романов. Картина на редкость разнообразная и уже этим очень интересная. Страна продолжает быть пишущей. Такое ощущение, что мы вообще не способны понять ни себя, ни окружающих, предварительно их не написав.

— Каковы ваши собственные литературные планы?

— Хочу написать нечто вроде цикла лекций по русской истории. Вообще же надеюсь, что «Будьте как дети» не станет моим последним романом.