Андрей Кураев он-лайн интервью: «Из эмо выйдут и священники, и монахи»

Владимир: Почему служба в храмах проводится на непонятном для прихожан языке? Пока верующий не будет понимать, о чем говорит священник, и его проповеди не будут понятны, народ не пойдет в храм. Просто так стоять во время службы и делать понимающий вид

Рубрика «Интерактив» – он-лайн интервью с известными деятелями культуры и искусства. На этой неделе на вопросы читателей отвечает богослов и публицист, профессор Московской духовной академии, диакон Андрей Кураев.

Андрей Т.:  Отец Андрей, обращаюсь к вам, в том числе, как к автору книги «Рок и миссионерство». Как вы считаете, является ли эмо-культура в сегодняшней России тем же, чем была рок-культура в 80-е в СССР?

А.К.: Ни в малейшей степени. Рок-культура несла определенную идею. Там звучала нотка социального, человеческого протеста. А эмо-культура – это просто сбор денег с людей.

Священники, в том числе православные, чтобы донести веру до молодежи, приходили в рок-культуру – надевали косухи и брали в руки электрогитару. А как быть сейчас, когда та же эмо-культура заняла столько голов?

А.К.: Несомненно, что и из этой субкультуры выйдут будущие христиане, и священники, и монахи – люди, которые переболели. Это при условии, если мода на эмо-культуру будет достаточно прочной. Я в этом совсем не убежден. Я полагаю, что перед нами масс-культурный проект каких-то западных модельеров, которые таким путем просто «впаривают свои фенечки».

При этом в движении «эмо» есть одна деталь, которая может послужить мостиком для понимания между эмочками и христианами. Во-первых, насколько я понимаю, эмо-стиль – это антигламур. Во-вторых, эмочка разрешает себе слезку – некую нескрываемую грусть. В принципе, это может быть и в жизни христианина – вопрос только в том, в чем ты находишь повод для печали. Эмочка находит повод для печали в том, что все вокруг неправы – неправы в том, что не понимают и не любят. Эта позиция не очень христианская, но в то же время она лучше, чем позиция карьерного гламура. Христианин тоже может допустить слезу на глазах и тем более – в сердце, но из-за понимания своей собственной недостаточной человечности, а не из-за того, что кто-то другой рядом его не понял. И надо сказать, что православие было бы действительно близко движению «эмо», если бы мы были не православными, а «правоскулящими». Но православный человек должен радоваться. В реальности это, к сожалению, встречается редко, и такое ощущение, что очень многие наши прихожанки, независимо от возраста, вышли из эмо-движения и даже не порвали с ним связь. Но это меня скорее печалит.    

Евгений: Почему раскол не преодолен уже 300 лет? Почему из-за написания имени Иисус с двумя «И» или с одной и из-за крещения двумя пальцами или щепотью пролилось столько крови? Есть ли возможности объединить все-таки староверов и нынешнюю церковь?

А.К.: Наша церковь, по меньшей мере, с конца XVIII века утверждает равночестность древнего и нового обрядов. Уже давно утверждено единоверие. Пожалуйста, можно служить по старому обряду и старым книгам, но пребывая при этом в единой церкви. Так что это вопрос к тем, кто себя называет «староверами». Почему они такое значение придают внешним проявлениям нашей веры?

Я против диалога со староверами по той причине, что если мы встанем на этот путь, то должны будем смотреть на себя в любой ситуации глазами своих партнеров. Если цель диалога – воссоединение, то я каждое свое действие и каждое свое слово должен оценивать глазами того, с кем я хочу объединиться. Эта цель (соединение со староверами) связала по  рукам и ногам всю жизнь русской православной церкви и в том числе – ее миссию, обращенную к молодежи. Представьте, что любой священник, прежде чем выйти к молодежи, в том числе – на рок-концерт – должен будет задаться вопросом: «А что об этом скажут староверы?». А что сказал протопоп Аввакум о рок-концерте? Понятно, что он ничего хорошего по этому поводу не сказал. Думая, что по любому поводу скажут староверы, мы должны были бы пожертвовать нашими современными детьми ради иллюзий о единении с такими «древнерусскими толкиенистами».     

Владимир: Почему служба в храмах проводится на непонятном для прихожан языке? Пока верующий не будет понимать, о чем говорит священник, и его проповеди не будут понятны, народ не пойдет в храм. Просто так стоять во время службы и делать понимающий вид – это  мало кого привлекает.

А.К.: Не надо путать, где проповедь, а где язык молитвы. Проповеди во всех наших храмах читаются на современных национальных литературных языках. На русском, белорусском, чувашском, татарском и так далее. А язык молитвы… Я думаю, что прихожанам он понятен. Иначе они не были бы прихожанами. Просто не надо путать «захожан» и прихожан. На непонятность молитв у нас сетуют молодые, образованные клерки, но на них почему-то не жалуются бабушки-прихожанки. Очевидно, дело в том, что нужно человеку. Если он ищет повод осудить, он его найдет. Если он ищет возможность помолиться, он эту возможность также найдет. Церковнославянский язык в главном понятен. Я думаю, молитва «Господи, помилуй» понятна всем без перевода. Конечно, есть нюансы и риторические украшения службы, которые действительно мало понятны, а в некоторых песнопениях и совсем непонятны. Но их можно менять. Церковнославянский язык – язык искусственный, как эсперанто, и по этой причине он легко изменяем. Достаточно консенсуса специалистов и решения церковной власти: давайте эту форму изменим, или построение фразы в такой-то молитве. И надо сказать, что поновление происходило во все века существования церковнославянского языка. В частности, дважды это делалось в XX столетии, и это будет делаться впредь.

Андрей, Волгоград: Отец Андрей! Недавно в нашем приходе был гость из Белоруссии. Так вот, он рассказывал, что там молодежь массово уходит в католичество. Так ли это?

А.К.: Не могу сказать. Я от своих белорусских знакомых как-то о массовости особенно не слыхал. Надо сказать, что католическая церковь в Белоруссии представлена, прежде всего, поляками, и поэтому, если там происходит обращение людей в католичество, оно имеет вполне понятный культурно-политический смысл. В этом есть и преграда для многих людей. У Белоруссии с Польшей, скажем прямо, были сложные отношения в течение многих веков, в частности – веков польского владычества. Не думаю, что речь может идти о действительно массовом процессе.

Антон: Уважаемый отец Андрей! Время от времени в печати встречается слово «саентология». По правде сказать, мне так и не удалось сложить сколько-нибудь цельного мнения об этом явлении, однако у меня оно вызывает резкое чувство неприятия. Не могли бы вы объяснить, что это такое, и чего от него ждать? И как следует относиться к движению «Свидетели Иеговы»? Что это – секта в христианстве или своеобразная подача иудаизма?

А.К.: Ничего хорошего ждать от них не стоит. Саентология – чисто шарлатанская секта – не очень честный способ вымывания денег из кармана ближнего. Основатель саентологии, господин Хаббард, говорил о том, что для того, чтобы стать по-настоящему богатым человеком, не надо быть писателем и получать по одному центу за строчку. Надо создать свою религию. Что он и сделал. Есть довольно много свидетельств о том, что кружки саентологии в постсоветской России  активно используются спецслужбами США для сбора информации. Потому что, контактируя с активистами секты, человек, по сути, проходит психоаналитическую исповедь, и все эти материалы хранятся, и потом могут быть использованы для контроля жизни этого человека и его работы. Что касается свидетелей Иеговы, то это еще один американский продукт. Такая секта, скорее – в рамках иудаизма, нежели христианства, потому что, по основному своему тезису, они отвергают божественность Христа. Их весьма своеобразное толкование библейского текста оборачивается и человеческими трагедиями. На их совести преждевременная смерть и инвалидность многих людей, в том числе – и в России, по той причине, что свидетели Иеговы запрещают переливание крови. От этого страдали новорожденные дети и роженицы. Хуже того – в тех случаях, когда врачи делают переливание крови членам этой секты при необходимости, скажем, спасая жизнь детям, иеговисты подают на врачей в суд.

Раб Божий Георгий: Здравствуйте! Как отличить священника от монаха или диакона на улице или в храме? Хотел бы попросить благословения, но не уверен, что тот или иной служитель – священник.

А.К.: Если есть крест на рясе или на подряснике, значит священник. Если без креста, значит, может быть, это не священник. Но может, это и батюшка, просто одетый менее официально.     

Петръ, Вашингтонъ: В условиях нынешнего кризиса, что советует людям церковь? Как полагается себя вести, чтобы, как говорят, «полегчало»?

А.К.: Да точно так же, как и до кризиса. Показатели финансового рынка никак не должны влиять на этический кодекс человека. Надо быть человеком и в кризисную пору. В кризисное время это, может, даже еще более необходимо, чем в менее тяжелые времена. Это означает, в частности, что как бы вам ни было непросто, пробуйте включить в свой кругозор (кругозор своих боли и забот) тех людей, которым еще хуже. Пробуйте им помогать.