Забудьте о Киевской Руси как о национальном государстве! Автор концепции геноцида опирался на пример Голодомора. Часть 2

Больше всего украинцев делит последняя Великая война – или, вернее, память о ней. Насколько россияне или поляки объединены вокруг этой памяти, насколько украинцы разъединены ею. И это понятно, потому что в отличие от поляков или россиян украинские террито

Российским мальчикам в телевизоре ежедневно показывают героический эпос, “справедливую” войну на Кавказе, а они приходят в армию, где реально процветает содомия…

Показывать или пропагандировать героическую войну – это хороший, “эффективный” способ замалчивать проблемы в современной российской армии, насилие или содомию в отношении собственных солдат. Мол, на что жалуетесь, вот ваши деды еще не такое перенесли. И вообще герои не скулят и не плачут. Каждый разговор о героях отодвигает эти проблемы не на второе и не пятое, а на двадцать пятое место.

Богатое и стабильное общество не боится о таких вещах говорить. Американская армия в Ираке ведет себя не лучшим образом – но поведение тех солдат и офицеров, которые совершили преступления, стало предметом публичных дискуссий, виновные были наказаны.

Желание же говорить о прошлых битвах и прошлых победах – это часто уход, порой несознательный, порой циничный, от серьезных ежедневных проблем.

Как дать оценку сталинскому режиму, чтобы не оскорбить память воевавших? Как вам идея примирения разных лагерей героев: ОУН–УПА и Отечественной войны?

Больше всего украинцев делит последняя Великая война – или, вернее, память о ней. Насколько россияне или поляки объединены вокруг этой памяти, насколько украинцы разъединены ею. И это понятно, потому что в отличие от поляков или россиян украинские территории имели другой опыт как советского режима, так и немецкой оккупации: в одной части к началу войны Советская власть уже существовала почти 20 лет, в другой – ее совсем не было. Условия жизни или, скорее, выживания в Рейхскомиссариате Украина были другими, чем в генерал-губернаторстве. Украинцы воевали друг против друга по обе стороны фронта, а также в волынских и карпатских лесах в первые годы после войны. Каждая сторона имеет своих героев – и как правило, они “бандиты” или “захватчики” для другой стороны. А «окопная правда» войны другая: герои очень часто вели себя по-бандитски. Особенно это касается партизанских отрядов, безразлично – красных или националистических.

Прошу понять меня правильно: я не ставлю под сомнение жертвенность тех, кто воевал. Большинство из них воевали ради жизни своих семей и своего народа. Хоть я галичанин, но признаю большую заслугу Красной армии. Если бы Гитлер победил, то мы бы с вами сейчас вообще не вели интервью. Но я уверен, что большинство красноармейцев никогда не рассказывали своей «окопной правды» – настолько она страшна и малогероична.

Повторяю: история пишется полутонами, в ней должно быть место не на один или два, а на много голосов. Несмотря на отдельные благородные попытки с обеих сторон, большинство ветеранов советской армии и УПА вряд ли примирятся – они быстро от нас уходят и будут мириться разве что на небе. Но есть потребность мириться нам, их внукам и правнукам. А это возможно, если понять, что в этой войне были победители, но не было абсолютных героев.

Современная Европа объединилась вокруг критического переосмысления и памяти о Второй мировой войне. Имеем французско-немецкое, польско-немецкое примирение. Западная Европа вышла из этой войны примиренная, а Восточной Европе это не удается. Она хочет воевать. Единственным, кому удалось примириться, – полякам и украинцам. Больше никому.

Среди тех, кто не имеет мужества посмотреть трезво в свое прошлое, лидирует Россия. Там, в России, практикуется почти полная историческая амнезия, там до сих пор популярен Сталин. Я не верю, что вся Россия такая – всегда существовала и существует другая, не-сталинская Россия, привлекательная, либеральная, умещаемая в общеевропейские координаты ответственности и толерантности. Но, к сожалению, она сейчас маргинализирована. А доминирует сейчас другая Россия, для которой однозначно осудить преступления Сталина было бы политическим самоубийством. Кардинальная разница между Украиной и Россией заключается не только в отношении к войне, но и в отношении к Сталину: насколько в России он герой, настолько в Украине для большинства он антигерой. В конце прошлого года известный со времен перестройки Александр Ципко написал статью: давайте, мол, признаем Голодомор и что Сталин был его главным виновником – тогда и украинцы вернутся назад в лоно России. Но такая развязка для современного Кремля в принципе невозможна. Он думает, что российское общество не может само по себе справиться с демократией, а потому российская демократия должна быть «управляемой». Отсюда героизация КГБ, СМЕРШа, «ментов» и всего прочего. Понятно, что в такой версии истории Сталин всегда будет эффективным политическим менеджером, лидером, который поднял нацию от плуга до статуса супердержавы и т.п.

Не кажется ли вам, что мы сами спровоцировали обострение, когда вытягивали Степана Бандеру на имя Украины. Он, наверно, герой Украины, но бандитизм был не чужд его последователям? Я бы так сказал: Бандера – герой Западной Украины. Я рос на этих рассказах о бандеровцах.

В этих семейных рассказах бандеровцы часто имели негативный образ. Потому что это были наши ребята из села, о них помнили, кого они убили, кого ограбили. Но у нас всегда говорили, что наши не были настоящими бандеровцами – настоящие бандеровцы где-то там на Волыни, в Карпатах.

Это хорошо показывает, что память функционирует в двух уровнях: частном и публичном, и что часто эти две правды не очень уживаются между собой. На публичном уровне в образе и Бандеры, и бандеровцев главное то, что они боролись против «советов». Советская власть на Галичине означала колхозы, запрещение церкви и т. д – здесь у людей были намного более глубокие, а главное более свежие причины эту власть не любить. В этом смысле Бандера был западноукраинским символом.

Я скажу так: Бандера не мой герой, но я не вижу большой беды, если он герой Западной Украины. И то при двух условиях: во-первых, те, кто гордится Бандерой и УПА, должны иметь мужество признать также их преступления против мирного населения. Гордость без ответственности для меня пустое чванство. Во-вторых, Бандера может быть региональным героем, но пусть тогда галичане не отрицают право других регионов иметь своих региональных героев.

Скажем, в Донецке таким региональным героем может быть Стаханов…

БОЛЬШИНСТВО ГЕРОЕВ НЕ ЯВЛЯЮТСЯ ОБРАЗЦОМ НРАВСТВЕННЫХ ДОБРОДЕТЕЛЕЙ

Ой нет, Стаханова нельзя… Я изучала судьбы героев прошлой эпохи, Стаханов (Царствие Небесно) ужасно пил последние годы, даже валялся под заборами …

Большинство героев не являются образцами моральных добродетелей. Не хотите Стаханова – пусть будет Засядько: мне, признаться, безразлично – я ими так же мало восхищаюсь, как и Бандерой. Мне импонирует другое: в Лондоне стоят памятники и Кромвелю, и королю Карлу, которого он казнил. В Германии считают своими и Бисмарка, и Карла Маркса. То есть там мирно сосуществуют противоречивые символы, которые друг друга исключают, – и таким образом и немцы, и англичане видят свою историю неодноцветно. Мы должны идти таким же путем.

А прежде всего: и во Львове, и в Донецке, и в Киеве должны быть памятники тем, кто имеет не региональный, а общенациональный статус, – Шевченко, Франко, Амосову… А украинская история настолько богата и настолько интересна, что в ней найдется много других, более компромиссных символов, чем Бандера или Засядько.

Но и к Шухевичу народ не привык. Прихожу к исследователю Вятровичу, он говорит: Шухевич никогда не убивал евреев. Прихожу к Табачнику: совсем другое мнение. Почему не создана научная биография Шухевича? О чем мы говорим?! Прошло двадцать лет, а у украинской историографии до сих пор нет биографии Шевченко. Мы еще как-то «справились» с Франко или Лесей Украинкой. Есть, наконец, хорошая биография Мазепы – но написала ее россиянка Татьяна Яковлева. Биографию Бандеры сейчас начинает писать один молодой немец польского происхождения, который стажируется в Канаде у американского профессора украинско-итальянского происхождения.

В Советском Союзе писали о надоях, пятилетках и бригадирах. Щербицкий корил украинских историков за то, что они слишком мало занимаются героями социалистического труда, а продолжают писать о князьях и гетманах – этому, мол, нужно положить конец. О каком Шухевиче тогда вообще могла быть речь, когда даже Голод до 1987 года был табу? Советская политика агрессивной амнезии и есть та мина замедленного действия, с которой мы сейчас имеем дело. Потому что историю не удастся замолчать, но ее можно проспорить – вот мы теперь и спорим о вещах, в отношении которых другие народы давно уже разобрались. Переосмысление истории в Европе взяло на себя поколение, появившееся в 1960-х. В отличие от своих родителей, оно не было обременено грузом войны, а потому могло о ней свободно спорить. А у нас этих дискуссий не было – потому что наши «шестидесятники» не могли стать тем, кем на Западе были «сикстиз».

Говоря о Шухевиче, я очень хочу, чтобы мне наконец показали документы, которые бы доказывали, что он истреблял евреев. Я не исключаю существования таких документов – но ради Бога, покажите мне их, а не говорите мне загадочно об их существовании! Как говорят у нас на Галичине, «больше machen, меньше sagen!”. Потому что иначе все это выглядит как блеф.

К тому же, сводя всю историю украинского военного национализма к истреблению евреев или поляков, мы как будто исключаем его возможность изменяться и эволюционировать – а такие изменения были, и очень большие, в конце и сразу после войны. Недаром те люди, которые в конце войны руководили УПА, после войны имели непримиримый конфликт с Бандерой – он клеймил их как социалистов и «руку Москвы».

Историю апостола Павла нельзя писать без истории Савла. Беда, когда мы пишем историю лишь одной его половины – Савла или Павла.

Я знаю, что в то время, когда присваивалось звание Героя Шухевичу, группа правозащитников обратилась с предложением к Ющенко дать такое же звание генералу Петру Григоренко. Григоренко прошел всю войну в Красной Армии, был советским офицером, но большим правдолюбом, что позже привело его к диссидентству и изгнанию из СССР. На символическом уровне это был бы шаг важный для создания нового образа Украины: ее героями стали бы одновременно два украинца, которые во время войны были по разные линии фронта.

Мы даже не знаем, что произошло с этим предложением. Оно в итоге «потерялось» в коридорах администрации Президента, и Ющенко присвоил Героя лишь Шухевичу.

АВТОР КОНЦЕПЦИИ ГЕНОЦИДА ИЗУЧАЛ ОПЫТ ГОЛОДОМОРА В действительности, это не так. Вопрос, был ли Голод организован только по национальному или социальному признаку, не имеет однозначного ответа – поскольку он имел элементы как одно, так и другого.

Ющенко удалось придать звучание теме Голодомора. Но обязательно ли было затрагивать вопрос о геноциде? Ведь народ вроде бы истребляли по социальному, а не по национальному признаку?

Есть прекрасная статья Андреа Грациози на эту тему, которая печаталась в «Украинском историческом журнале», но покажите мне украинского или российского политика, который читает серьезную литературу? Грациози показывает, и очень убедительно, что не было одного Голода 1932–1933 годов, а было несколько голодов – на протяжении относительно короткого времени, а поэтому в более позднем сознании слились в один. Первый, Великий голод действительно не имел национального признака, и был неким наказанием за то, что крестьяне не хотели идти в колхозы. Но в определенный момент, летом 1932 года, Сталин вдруг приходит к мнению, что в Украине есть нечто большее, чем просто сопротивление колхозам – там еще есть коварные действия украинских националистов и Пилсудского, который хочет оторвать Украину от России и таким образом уничтожить СССР. Это хорошо видно из опубликованного недавно письма Сталина Кагановичу. Сталин пишет там выразительно и однозначно: “Мы теряем Украину – мы должны принять в отношении Украины особо острые меры». С того момента в Украине голод начинает набирать признаки национального характера. Если бы не то решение Сталина, жертв Голодомора в Украине было бы намного меньше.

Это что касается фактов. А теперь о самой концепции геноцида. Ее автором был бывший львовянин Рафаэль Лемкин. Лемкин учился во Львове, и о феномене массового убийства людей по определенному признаку он начал думать еще в Холокост – потому что уже опыт Первой войны и межвоенных лет давал на это богатый материал. Среди этого опыта был украинский Голодомор. Лемкин выразительно и однозначно трактовал его как геноцид: об этом он даже написал позже отдельную статью. К тому же Лемкин не сводил геноцид к этноциду – то есть к убийству по этническому признаку. Главное для него было другое: исполнители геноцида заранее избирают какой-то признак – этнический, религиозный или социальный, по которому они будут истреблять своих жертв. У нас знают лишь об узком понимании геноцида, забывая, что он имеет также более широкое значение. Ошибка украинских историков и политиков заключается в том, что они настаивают исключительно на узком значении геноцида, к тому же распространяют это определение на весь голод, а не на отдельную его фазу.

В любом случае, вопрос Голода, Мазепы или Киевской Руси нельзя решать в двух вариантах ответов: да или нет. Написание истории нельзя свести к форме экзаменационных тестов. Те, кто дает лишь однозначные ответы, или недобросовестные историки, или неумные политики. В этой паре плохих историков и плохих политиков для меня наиболее отвратительны те историки, которые цинично изменяют истории ради политики. Поэтому я не воспринимаю серьезно, когда кто-то ссылается на Вятровича или Табачника – оба они больше политруки, а не научные авторитеты. В рейтинге серьезных научных публикаций их фамилий не найдете. Историк, а особенно хороший историк, должен быть по другую сторону от власти, выработать в себя твердый хребет и учиться дышать полной грудью, а не сгибатся вслед за каждым посвистом чиновника и тем более в такого чиновника превращаться.

МЫ ОТДАЛИ ИСТОРИЮ В РУКИ ПОЛИТИКОВ И ПОЗВОЛИЛИ ВТЯНУТЬ СЕБЯ В ИХ СПОРЫ Я не наивен, и не верю, что можно добиться «правильной» исторической памяти – скоррелированной с фактами и научными интерпретациями. Боюсь, что такая память невозможна. Потому что, во-первых, сами историки не могут прийти к согласию относительно фактов, а множественность интерпретаций является собственно признаком хорошей науки. А во-вторых, историческая память всегда базируется на упрощениях, забывании и стереотипах. Как метко говорил Эрнст Ренан, «неправильное понимание истории служит основой существования нации».

Но я не считаю, что профессиональные историки должны оставаться в стороне от общественных споров об истории – принять позу эдаких интеллектуальных снобов, посматривающих скептически со своего академического Олимпа. Хуже всего, что произошло в Украине: мы отдали историю в руки политиков и дали себя втянуть в их споры. Нации создаются не только на героизме, но и на компромиссах – порой не очень приятных, но почти всегда неизбежных. Часто готовность пойти на компромисс в меньшем ради большего требует героизма особого рода – примером служат политика Аденауэра, Испании после Франко или польской «Солидарности».

Наши политики не Аденауэры и не Мазовецкие. Их стараниями история в Украине становится материалом не для компромисса, а для конфликта. Единственное, что остается нам делать при таких обстоятельствах, – это беречь трезвое отношение к своему прошлому. Потому что лишь так можно разминировать то минное поле, которые оставляют по себе безответственные политики – пока не появятся другие, ответственные. А поскольку появление таких политиков в Украине в ближайшем времени, похоже, не предвидится, то работы нам хватит надолго.