Times: что сказал бы Черчилль о войне в Ираке?

13 мая 1940 года вскоре после ланча в Палату общин приехал Невил Чемберлен. Его встретили дружной овацией. Парламентарии размахивали папками, кричали, аплодировали. Чуть позже в зал вошел вновь назначенный премьер. Однако Уинстона Черчилля депутаты встретили лишь смутным, приглушенным гулом. На скамьях его собственной Консервативной партии царило гробовое молчание, пишет «The Times» (Великобритания).

Премьер начал свою первую речь в качестве главы правительства: «Мне нечего предложить, кроме крови, трудов, пота и слез». Он сообщил парламентариям: правительство будет «вести войну на море, суше и в воздухе, изо всех наших сил», пока не одержит «победу любой ценой… как бы долг и труден ни был путь к ней, ведь мы  можем лишь победить или погибнуть».

Эта речь сегодня вошла  список самых знаменитых выступлений за всю историю британского парламента. Но в то время многие считали победу любой ценой опрометчивой целью. Среди них был и министр иностранных дел лорд Галифакс. В конце мая, в ходе острых дебатов на заседаниях Военного кабинета — их блестяще описал Джон Лукач (John Lukacs) в книге «Пять дней в Лондоне» (Five Days in London)  — Галифакс настаивал на необходимости начать переговоры о мире, обратившись к итальянцам за посредничеством. Лишь с огромным трудом Черчиллю удалось отстоять свою точку зрения в этом вопросе. Сегодня он выглядит героем. Тем не менее, есть смысл задуматься над таким вопросом: А может быть тогда, в 1940 году, прав был как раз Галифакс, а Черчилль ошибался? И если прав все-таки Черчилль, то почему?

Даже в тот день, когда король поручил ему сформировать правительство, Черчилль, возвращаясь из Букингемского дворца, мучительно думал о возможном поражении Англии. «Надеюсь, еще не все потеряно, — сказал он телохранителю; в глазах новоиспеченного премьера стояли слезы. — Но очень боюсь, что уже слишком поздно». Уже тогда у него были все основания для пессимизма. Но следующие дни стали настоящим кошмаром — катастрофа следовала за катастрофой — и к концу мая положение страны было практически безнадежным.

Когда министры спорили на заседаниях Военного кабинета, было еще неясно, чем закончится эвакуация из Дюнкерка — успехом или провалом. Казалось, продолжение борьбы действительно не сулит ничего, кроме трудов, крови, пота и слез. И поражения. А предложение Галифакса давало шанс сохранить — хотя бы отчасти — британский образ жизни.

Доказывать правоту Черчилля простыми аргументами типа «ведь все кончилось хорошо» было бы некорректно. Ведь даже безрассудный и безответственный курс может увенчаться успехом — благодаря слепому везению. Рассуждения задним числом здесь неуместны. В результате остается ответить на два вопроса: каковы были шансы на благоприятный — и, соответственно, неблагоприятный результат при реализации политики Черчилля? И какими могли быть последствия благоприятного и неблагоприятного исхода?

Гениальность Черчилля заключалась в том, что с самого начала он — в отличие от почти всех остальных — знал ответы на оба вопроса. Он видел не только то, что вероятность победы невелика (это понимали и другие — Галифакс, Чемберлен, большинство парламентариев-тори), но и то, что последствия поражения, и даже мирного договора, будут поистине ужасающими. Именно из-за этого сочетания двух выводов его курс на «победу любой ценой» следует признать единственно верным.

Сегодня, когда приближается семидесятая годовщина тех судьбоносных пяти дней, в пишу эти строки не в качестве исторического экскурса. Просто меня, как и многих других, не может оставить равнодушным расследование предыстории иракской войны Комиссией Чилтона. И на мой взгляд события 1940 года имеют самое непосредственное отношение к ее работе.

Естественно, я не ставлю Саддама Хусейна на одну доску с Гитлером и не считаю, что опасность, исходившая от Ирака, была хоть сколько-нибудь сравнима с нацистской угрозой. Иракский конфликт, в котором мы сегодня участвуем, и Вторая мировая война -  события абсолютно несопоставимого масштаба и значения. Дело в другом: приведенный выше способ анализа решений, принятых Черчиллем, на мой взгляд, позволяет вынести суждение и о действиях Тони Блэра.

Уверен, что Комиссия будет изо всех сил избегать «выводов задним числом». Свидетелей на ее заседаниях спрашивают о том, что они думали, что знали, и как действовали в момент изучаемых событий. Несомненно, Комиссия Чилтона постарается также установить, насколько точно — и честно — правительство Блэра оценивало вероятность благоприятного исхода своих действий (предотвращения применения оружия массового поражения, установления стабильности и благосостояния в Ираке). И уж конечно она рассмотрит реальные последствия этой войны  — гигантские жертвы, дестабилизацию обстановки в стране, и тот факт, что иракское ОМП обнаружено не было.

Меня, однако, тревожит, что от внимания членов комиссии может укрыться тот фактор, что стоял во главе угла при оценке решений Черчилля. Они могут не задаться вопросом, или не выяснить, что бы произошло, если бы мы не вступили в эту войну. Отчасти это связано с чрезвычайной сложностью подобной задачи — выводы здесь в любом случае будут носить гипотетический характер. Но есть и другое: человек по природе своей подвержен так называемому «эффекту бездействия». Мы судим о том, что произошло по нашей воле, куда строже, чем о том, что произошло потому, что мы, подозревая о последствиях, решили ничего не делать. Таким образом, «грех бездействия» в наших глазах менее тяжек, чем «грех действия».

Это соображение приобретает особую важность, когда мы анализируем иракские события. Самые веские аргументы в пользу необходимости действовать — сформулированные, к примеру, советником Билла Клинтона Кеннетом Поллаком (Kenneth Pollack)  — основывались на гипотетическом анализе того, что произошло бы, если бы мы решили не начинать войну. Поллак отмечал: режим санкций рушится, и в прошлом, получив свободу действий, Саддам непременно начинал агрессивные войны. Если бы к власти пришли его сыновья, ситуация ухудшилась бы еще сильнее. Поддерживать статус-кво так или иначе невозможно, поэтому без нашего вторжения не обойтись. Что бы вы ни думали о «разведывательных досье» Блэра и конъюнктурных соображениях Джорджа Буша, без должного анализа последствий бездействия (какими они виделись в тот момент) понять и оценить характер иракской войны попросту невозможно.

От выводов Комиссии Чилкота о «последствиях бездействия» зависит не только понимание иракской войны, но и оценка нашей политики по Ирану. На прошлой неделе Блэр совершенно справедливо увязал эти два вопроса друг с другом.

Подобно тому, как над послевоенной внешней политикой Запада довлел призрак Мюнхена, а исход Вьетнамской войны определил наши действия на целых два десятка лет, сегодня наши подходы во многом определяются опытом Ирака. Обсуждать любые действия в отношении Ирана, не думая при этом о том, что произошло и происходит в Ираке, попросту невозможно. Даже заявления об опасности ядерных амбиций Тегерана напоминают людям точно такие же предупреждения насчет саддамовского оружия массового поражения. Безумцы, злодеи и убийцы, стоящие у власти в Иране, говорят, что у них нет агрессивных намерений, а западные лидеры бьют тревогу — и очень многие считают, что эти утверждения имеют как минимум равную степень достоверности.

Выработка разумной политики в отношении Ирана невозможна, пока мы не задумаемся не только о возможных последствиях тех или иных действий, — дипломатического давления, санкций, даже военной акции — но и о последствиях бездействия. Можем ли мы спать спокойно, когда режим, убивающий инакомыслящих, создает ядерное оружие? Необходимо понять, что бездействия тоже бывает тягчайшим грехом.

Перевод: «Голос России»