Киргизский бунт, бессмысленный и беспощадный

Никаких лозунгов и никаких иллюзий – только шальная и всесокрушающая злоба, которая не утихает даже после успешного штурма. Безжалостность к городу, который толпа сама себе дает на разграбление…

Лучше определение случившемуся в Киргизии – крестьянский бунт. Это определение дал политолог из Бишкека Марат Казакбаев. И все признаки того, что можно таким старинным понятием объяснить происходящее кое-где и сегодня, налицо. Никаких лозунгов и никаких иллюзий – только шальная и всесокрушающая злоба, которая не утихает даже после успешного штурма. Безжалостность к городу, который толпа сама себе дает на разграбление, отнюдь не ограничиваясь 24 часами.

Отсутствие каких-либо лозунгов позволяет захватывать власть безо всяких политических вожаков, и киргизский случай словно создан для изучения феномена. И не только потому, что накануне крушения бакиевской власти практически все лидеры политической оппозиции были арестованы и все самое интересное произошло без их особого участия, тем более руководства. Само это крушение началось, собственно говоря, с одного рубля, киргизским эквивалентом которого являются те полтора сома, до которых, удвоившись, в январе поднялась цена одного киловатта электричества. Митинги в Нарыне, по которому это подорожание ударило с особой силой, начались еще в феврале. Причем их стихийными организаторами совершенно не приветствовались попытки оппозиции тоже поучаствовать. Так что оппозиции, можно сказать, даже повезло: власть действовала так, словно не догадываясь, что именно определение Казакбаева окажется самым точным. И веря в то, во что верили все: ее запас прочности неисчерпаем, и даже на своем курултае, назначая день гнева по-киргизски, оппозиция требовала всего, кроме одного – отставки самого Бакиева.

Крестьянский бунт в его современном варианте, конечно, способен запутать наблюдателя отсутствием крестьян как таковых. Люмпенов, которые громили Бишкек, с крестьянством роднил только факт происхождения из регионов, которые и городом не являются, и селом тоже давно перестали быть.

Это большей частью нищая и протяженная воронья слободка, в которой если землю возделывают, то большей частью для собственного потребления, а то доиндустриальное производство, которое было, естественно умерло. Так что «крестьянский бунт», конечно, такая же условность, как и «буржуазная революция», современным воплощением которой можно считать оранжевую.

В отличие от романтических бархатных революций начала 90-х, заслуга которых принадлежит уличным трибунам из идейно-диссидентских поколений (отчасти наш август 91-го тоже из их числа), оранжевые революции делает чиновник из власти, которая его по тем или иным причинам отторгла. Причины эти на самом деле намного принципиальней, чем этому чиновнику, жаждущему только власти и возвращения в нее, видятся. Потому это и представляется революцией, что за это возвращение оранжевому победителю приходится платить. В нашем случае, который принято изучать по грузинскому и украинскому сюжетам, амбициозные революционеры реализовали вполне материалистический переход количества в качество двух основных параметров постсоветского бытия. И хотя ликвидация вертикали власти их личным вкусам и не отвечала, от нее пришлось отказываться. На Украине, где ее в особо жестком формате и не было, насовсем. В Грузии – до первой возможности ее восстановить. И второй момент – дистанцирование от Москвы, поскольку новому поколению элиты она уже для самоутверждения не нужна. В общем, к власти пришли те, кого во времена Просвещения назвали бы буржуазией, в связи с чем условность можно считать вполне допустимой. Другое дело, что дальше эта буржуазия вела себя совсем не так, как ей предписывалось классиками: они не предвидели той вольницы, которая делала дальнейший буржуазный путь путем безграничной деградации.

Киргизия, как бы скептически ни относиться к тюльпановой революции, дает в высшей степени очищенный вариант того азиатского развития, которое довольно актуально и для тех, кто считает себя постсоветской Европой.

Киргизские события случились чрезвычайно вовремя, как и пять лет назад, когда тюльпановая революция стала контрапунктом в бравурном звучании розово-оранжевых революций. Словно для того, чтобы намекнуть: в любой буржуазной революции скрываются до поры мотивы крестьянского бунта.

Отличий по большому счету два. В первом случае политические вожаки, преследуя свои цели, ведут толпу. Во втором толпа приводит к власти вожаков, не особенно оставляя им времени на то, чтобы приспособить к потоку событий свои цели. И по этой причине в первом случае толпа прислушивается к лозунгам и идеям, в которые сами вожаки могут особенно и не верить, но других мотивов нет: буржуазные революции случаются во имя исторических подвижек, а не ради перерасчета тарифов на электричество. Во втором случае все обходится без лозунгов и без иллюзий.

В буржуазно-оранжевых революциях люмпен тоже ждет своего люмпенского счастья. Просто он не очень виден и не очень слышен, как в Грузии или на Украине, где вершились великие реформации. А в Киргизии – в силу ее социальных и культурных особенностей, где город не является примером для подражания, потому что в городе живут, как считают за его пределами, люди, оторвавшиеся от корней, – этот люмпен своей активностью легко затмил революционную идею. Однако, по киргизским понятиям, это все равно была оранжевая революция, и если кто-то скажет, что она не очень получилась, то вынужден будет признать, что по этим меркам она не очень удалась и в Грузии, где сравнительно мягкая вертикаль Шеварднадзе сменилась авторитаризмом Саакашвили. Однако в Грузии ситуация кое в чем изменилась и к лучшему.

В Киргизии свергнутый пять лет назад режим Акаева теперь смотрится мягкой пародией на ту крутую модель, которую учредил Бакиев.

Но в данном случае это не так важно. Больший интерес представляет тот факт, что недореализованные в оранжевые дни крестьянские сюжеты очень скоро получают шанс явить себя во всей своей мощи.

Правда, мощь, к счастью, везде разная. В Киеве, например, после оранжевой революции ничего крестьянского не произошло. И власть поменялась в полном соответствии с той реальностью, которая утвердилась после оранжевой революции. За исключением одного: эта власть поменялась безо всякой идейной борьбы. С тем пониманием, что борьба идей пятилетней давности не сделала украинцев богаче и благополучнее – это, собственно говоря, то непреложное открытие, которое неумолимо делает население всегда и везде, где происходят буржуазные революции, даже вполне удавшиеся. И в этом начало всех дальнейших трансформаций.

В Грузии тоже с точки зрения смены власти ничего не произошло. По крайней мере, пока. И, если бы не поучительная стремительность киргизских событий, можно было бы сказать, что ничего в обозримом будущем и не ожидается. Однако опыт годичной давности, когда невзыскательная грузинская оппозиция пыталась свергнуть Саакашвили, показывает: в Тбилиси на эту операцию тоже пришел сельский люмпен, которому точно так же, как в Бишкеке, не требовалось никаких лозунгов. А та интеллигенция, которая эти лозунги вполне обоснованно произносила, отнюдь не являлась ударным отрядом антипрезидентской армии. Однако, говоря о Грузии, не стоит забывать, что разгул наподобие нынешнего киргизского она уже однажды пережила. В начале 90-х, когда «идейная» революция Гамсахурдиа очень скоро обернулась тем, что деликатно именовалось гражданской войной, а на самом деле было всепоглощающим пиршеством грузинской черни, которая показала себя ничуть не менее выпукло, чем киргизская, причем отнюдь не только в столице.

Для того чтобы крестьянский бунт после буржуазной революции получился по-киргизски беспримесным, должно многое совпасть. Опыт гражданской войны в Грузии, кстати, показывает, что безграничная нищета способствует, но совершенно необязательна. В конце концов, соседи – таджики или узбеки – живут ненамного богаче, чем киргизы. Еще очень стимулирует к этому невосприимчивость к вертикальным политическим моделям, а киргизы, в отличие от соседей, как раз и свергают власть в тот момент, когда она начинает вертикализоваться. Власть для киргизов, в силу исторических привычек, никак не становится авторитетом, и, как замечают киргизские политологи, вообще ни один институт в Киргизии не пользуется ни малейшим авторитетом, и это за два десятка лет уже вошло в привычку. Как и появление на окраинах Бишкека – и не только Бишкека – после каждой смены власти энергичных людей, которые расставляют колышки, захватывая земли.

В отличие от той же Украины, где над властью смеются, в отличие от Грузии, где власть могут не любить, но относятся к ней этак по-соседски, в Киргизии власть если ненавидят, то ненавидят личностно. Безо всяких лозунгов и программ. И последней каплей, опрокидывающей все расчеты аналитиков, может стать все что угодно.

И когда угодно. В любое завтрашнее утро. Что делает киргизскую историю очень поучительной для многих из тех, кто считает свою власть железобетонной. Родовые признаки крестьянского бунта могут сложиться в пасьянс самым непредсказуемым образом.

Случаи крестьянского бунта там, где оранжевой революции в явном виде не случилось, но где ее панически боялись, пока не изучены.

Автор: Вадим Дубнов, Газета.Ru