«Святой» Бандера?

«Трактовка отечественной и мировой истории не может меняться со сменой президента или министра образования, не может и не должна зависеть от личных вкусов, комплексов и фобий любого должностного лица».

«Трактовка отечественной и мировой истории не может меняться со сменой президента или министра образования, не может и не должна зависеть от личных вкусов, комплексов и фобий любого должностного лица».

Эти золотые слова принадлежат министру образования и науки Украины Дмитрию Табачнику.

Сама данная цитата взята из вступительной части недавней заметки г-на Табачника, размещенной на сайте Партии регионов и широко цитировавшейся в СМИ.

Особый – и вполне понятный – интерес вызвало обращение министра к традиционно болезненным и противоречивым историческим моментам. В данном случае – касающимся роли и места украинского национально-освободительного движения во Второй мировой войне.

Предоставим слово самому Дмитрию Табачнику:

«Я абсолютно согласен с бывшим премьер-министром Польши Лешеком Миллером: Сталину нельзя ставить памятник, поскольку он непосредственный виновник смерти (Миллер сказал – убийца) многих ни в ч ём не повинных людей. Но точно так же мы не можем отрицать роль Сталина как Верховного Главнокомандующего победившей армии и лидера страны, вынесшей основную тяжесть войны, в достижении Великой Победы. А Бандера и Шухевич останутся в истории как националисты и организаторы массовых убийств, но при этом они ещё и будут навечно запятнаны коллаборационизмом».

Объяснение такому подходу предлагается следующее:

«Ведь не существовало в 1941-1945 годах иного украинского государства, кроме УССР. Более того, даже самые «правоверные» украинские националисты ведут государственную преемственность именно от УССР, поскольку я ещё ни от кого не слышал предложения отказаться от статуса страны-учредителя ООН и заново просить эту организацию о приёме Украины <…> Таким образом, люди, воевавшие против Советской Украины (даже самые горячие почитатели Бандеры и Шухевича не скажут вам, что они воевали за Советскую Украину) являются коллаборационистами ».

Спорить с этим не приходится. Действительно, Украинская повстанческая армия как минимум в первый год войны была полностью коллаборационистской организацией – с точки зрения Советского государства.

Нет смысла отрицать и то, что в политическом отношении Украина действительно является преемницей УССР. Хотя, к сожалению, именно этот факт молчаливо отрицается политическим руководством дружественной России, которая уже многие годы не желает признавать межгосударственные границы и право Киева на часть собственности СССР за рубежом.

Тем не менее – как справедливо пишет все в той же заметке г-н Табачник – историю есть смысл рассматривать в процессе. В этом смысле история Украины ХХ века есть непрерывный процесс становления государственности.

То, что эту государственность, пусть в квази-формате, получила Украина советская, вовсе не было неким «жестом доброй воли» со стороны тогдашней Москвы, как это любят подавать сегодняшние шовинисты.

Предоставляя Украине, и не только ей, формальное право на самоопределение, большевики всего лишь выполняли собственную программу. Которая включала, как наверняка известно каждому доктору исторических наук, не только «Фабрики – рабочим» и «Землю – крестьянам», но и «Свободу – народам».

На практике и рабочие, и крестьяне, и народы, конечно, довольно скоро были превращены в рабов партии и правительства. Однако во время острейшего напряжения гражданской войны большевики просто не могли позволить себе возражать против национального самоопределения на «окраинах империи».

Если бы они не выступили за это самоопределение самым активным образом, большевистская революция была бы обречена. Подъем национального самосознания меньшинств был слишком велик – и Ленин со товарищи понимали это очень хорошо.

Таким образом, появление на украинских землях УССР, а не еще нескольких областей РСФСР, является исключительно заслугой украинского народа.

И не столько патриотичных коммунистов вроде Хвылевого, сколько, как ни неприятно это признавать отдельным министрам, «петлюровцев», гетманата, «українських поступовців» и т. д.

Разумеется, такая советская «государственность» не могла удовлетворить стремление к самоопределению нации. Но через десяток лет после потери шанса 1917 года это стремление было задушено сталинской репрессивной машиной, не имевшей на тот момент по своей жестокости аналогов нигде в мире.

В этом смысле «Расстрелянное возрождение» и Голодомор действительно были геноцидом – пусть «всего лишь» идеологическим. В конце концов, если цель физического уничтожения целого народа и не стояла, то его самосознание было почти уничтожено.

И тактика, применявшаяся при этом, от тактики «классического» геноцида принципиально не отличалась – вспомним хотя бы «черные доски» и заградотряды вокруг надднепрянских сел.

Однако в это же время продолжалось развитие национально-освободительного движения в Галичине.

Польские власти, изрядно напуганные большим украинским восстанием все в тех же 1918-1920 годах, проводили в отношении украинцев откровенно шовинистическую политику, подкрепленную жесткими полицейскими методами.

В ответ, при отсутствии легальных возможностей для развития украинского движения, это движения предсказуемо встало на путь вооруженной борьбы. Тем болем, что опыт имелся.

И совершенно естественно, что идеологи этой борьбы, так долго боровшиеся против Польши, совершенно не собирались переходить под СССР. Более того – предвидя подобную угрозу, заранее искали потенциального союзника, настроенного как против Польши, так и против Советского Союза.

То, что этим союзником оказалась Германия, относится к разряду исторических неизбежностей. То, что при этом германский нацизм вовсе не предполагал существования Украинского государства, да и, строго говоря, украинцев как нации, в то время очевидным быть не могло.

Ведь и в Великобритании и США в тридцатые годы общественное мнение никак не ожидало через десяток лет столкнуться с ужасами Бухенвальда. В нацистскую практику там не верили точно так же, как и в сталинскую. Это не укладывалось в голову.

Можно, и даже нужно, спорить о том, насколько неизбежной была радикально-националистическая ориентация национально-освободительного движения на Галичине.

С одной стороны, ясно, что теория и практика той же ОУН не может считаться приемлемой для Украины ХХІ века. С другой, так же очевидно, что легальных возможностей для украинского движения в УССР было еще меньше, чем в Галичине времен господства Польши.

Отсюда следует, что стратегия УПА и подобных ей движений – вооруженная подпольная борьба – была единственно возможным выбором.

И ее, эту стратегию, совершенно необходимо отделять от тактики, с одной стороны, и идеологии – с другой. Разумеется, если мы признаем ценность независимости и необходимость самого существования Украинского государства.

Министр Табачник всегда утверждал, что признает. Увы, искренность этих утверждений вызывает большие вопросы.

Достаточно отметить следующее противопоставление. О Сталине г-н Табачник говорит всего лишь как о человеке, «виновном в массовых убийствах». Чем объяснялись эти преступления, какой политической и идейной логикой руководился уничтожавший собственных граждан режим – эти вопросы доктора исторических наук не волнуют.

Зато «мы не можем отрицать роль Сталина… в достижении Великой Победы». В то время как украинские повстанцы Галичины – это просто «националисты и организаторы массовых убийств».

Как видим, текст выписан следующим образом: сталинизм был ужасен, но эти ужасы оправданы великими победами (полностью или отчасти? На этот вопрос ответа г-н Табачник не дает). В то же время движение УПА и других оправданий не имеет в принципе.

То есть идея украинской государственности, за которую и боролась та же УПА, попросту выносится за скобки.

Получается, что преступления Сталина – включая советскую оккупацию Восточной Европы – оправдать можно; преступления УПА – нет.

Как видим, перед нами – классический пример циничного применения двойных стандартов. И этот цинизм усугубляется постоянными ссылками не на что иное, как на гуманитарные ценности.

В самом деле: в той же заметке г-н Табачник указывает, что «оборонительная война – действие вынужденное, а агрессивная – произвольное, и их надо различать, а агрессор должен нести ответственность». Но разве УВО и, впоследствии, УПА вели против Польши, а позже – СССР, «агрессивную войну»?

Разве в 1939 году не на Галичину пришли вслед за красной армией «бойцы» НКВД, расстрелявшие во внесудебном порядке десятки тысяч мирных жителей, выславшие сотни тысяч, а большинство остальных лишившие имущества?

И ведь, с другой стороны, никто не слышал, чтобы отряды УПА творили свои «массовые зверства» в Крыму или на Донбассе – именно там, где сейчас так модно ставить памятники «жертвам УПА». Не говоря уж о собственно территории РФ.

Страшнее, впрочем, другое. Справедливо обвиняя теоретиков и практиков национально-освободительного движения времен Второй мировой в негуманности, Дмитрий Табачник не только находит возможным одновременно молчаливо оправдывать куда худших людоедов.

Но и ненавязчиво проявляет откровенный шовинизм, граничащий с нацизмом. Причем граничащий, если можно так выразиться, через весьма прозрачную границу – вроде нынешней украинско-российской.

Так, все в той же заметке, изобилующей красивыми фразами типа «цивилизованный выбор» и «государство для человека, а не человек для государства», встречаем замечательный по своей откровенности пассаж:

«…если, конечно, руководствоваться позициями цивилизованного европейца, а не представителя «маленького, но гордого», затерянного в горах племени».

Как видно, господин министр, прославившийся бессмертной фразой о «не умеющих мыть руки» галичанах, снова не удержался, чтобы не примерить на себя костюм функционера НСДАП…

И в завершение – пару строк об «исторической правде», к которой также постоянно апеллирует министр.

Деятели, так или иначе сотрудничавшие с теми или иными оккупантами, известны в истории любой страны. Но один из самых ярких примеров дает нам история соседней России.

Человек, формально руководивший одним из государственных образований на ее нынешней территории, был не просто коллаборационистом. Он регулярно – и успешно – подавлял восстания против пришельцев, оккупировавших его земли, проливая кровь соплеменников без малейших сантиментов.

А однажды не остановился даже перед казнью брата, попытавшегося возглавить одно из таких восстаний.

Позже на месте этого образования возникло совсем другое – хотя примерно с тем же этническим составом, языком и с той же верой. И уже в этом государстве нашему коллаборационисту нашли прекрасное оправдание: он убивал своих поданных не в интересах оккупантов, а только ради того, чтобы этих оккупантов не заменили другие.

Звали этого человека, чей коллаборационизм, как можно заметить, был куда более радикальным, чем коллаборационизм Бандеры и Шухевича, Александром Ярославичем. Фамилии у него не было, но было прозвище: Невский.

Так вот, за все это князя Новгородского признали святым и «благоверным».

О его коллаборационизме – или, как тогда выражались в Москве, «воровстве» — при этом почему-то никто не вспоминал…

Александр Михельсон