Война: необходимость или прихоть?

Во времена «холодной войны», американцы, считавшие, что термоядерный конфликт с Советским Союзом можно было выиграть, любили говорить о «стратегии победы». Один мой русский коллега продемонстрировал абсурдность этой идеи простым во

Во времена «холодной войны», американцы, считавшие, что термоядерный конфликт с Советским Союзом можно было выиграть, любили говорить о «стратегии победы». Один мой русский коллега продемонстрировал абсурдность этой идеи простым вопросом: «Неужели бывает стратегия поражения?»

Ответ был очевиден. Точно также следовало бы обойтись и с не менее сбивающей с толку идеей проводить различия между «войной как необходимостью» и «войной как прихотью». Война, в конечном итоге, это всегда результат того или иного суждения, и именно в таком контексте ее и следует рассматривать и давать ей определение.

Проще говоря, все войны, за исключением самых крайних случаев, всегда начинаются «по необходимости». Неужели бывают страны, которые в начале войны не считают ее необходимой, независимо от того, насколько серьезен повод к ней? Нет. Разумеется, привычка бросаться словом «война» по любому повод неминуемо заводит в тупик. Вспомним многочисленные американские «войны» с наркотиками, преступностью, бедностью и т. д.

Семь или восемь лет назад многие из нас выступали за то, чтобы исключить из политического лексикона выражение «война с терроризмом». Их аргументация была проста. Имея дело с угрозами, реальными или потенциальными, следует уделять внимание причинам, а не симптомам. Террор сам по себе — не стратегический центр притяжения, а симптом и тактика. Настоящую угрозу представляют его причины, а также люди, использующие его на пути к власти. Точно такая же ошибка лежит в основе разделения войн по прихоти и войн по необходимости.

Война — это результат суждения, верного или неверного. Концепции «необходимости» (по-видимому) и «прихоти» (наверняка) позволяют провести лишь крайне поверхностное различение. Война как необходимость подразумевает оправданный ответ на нападение. Война как прихоть в данном контексте это война на упреждение или агрессивная война, начатая по надуманному поводу или фактически без повода. Подобное различение только сбивает с толку.

Скажем, Первая мировая война была, по превосходному выражению Барбары Такман (Barbara W. Tuchman), типичным «маршем безумия», но при этом и центральноевропейские державы и союзники верили, что если они не проведут мобилизацию первыми, они отдадут победу противнику. Мобилизация означала войну, однако «выбора» у правительств не было (о безумии мы сейчас не говорим). В итоге десятки миллионов человек погибли на войне, которую избежать было можно, но не удалось, и это стало результатом не «необходимости», и не «прихоти», а фатально ошибочного суждения.

Джордж Буш рассматривал вторжение в Ирак как средство изменить геостратегическую ситуацию на Ближнем Востоке и заранее пресечь все возможные связи, пусть даже сфабрикованные, между Саддамом Хусейном и «Аль-Каидой». Неверные суждения администрации Буша — а вся история с оружием массового уничтожения была одним сплошным ляпом со стороны обеих ветвей власти — привели к тому, что должная подготовка к оккупации проведена не была. А ведь если бы оккупация прошла гладко, кто знает, каким мог бы быть мир и как бы мы сейчас относились к этой войне.

В случае с Афганистаном, после терактов 11 сентября 2001 года Америка признала, что других вариантов действий кроме как решительно наказать и уничтожить «Аль-Каиду» у нее нет. Однако — как и позднее в случае с Ираком — о послевоенном периоде все забыли. Что еще хуже, впервые в истории НАТО собралась применить пятую статью Североатлантического договора, согласно которой нападение на одного из членов организации считается нападением на всех, и приготовилась воевать в Афганистане. В ответ администрация отклонила помощь, решив, что союзники только помешают военным действиям. Таким образом, война в Афганистане — тоже результат суждений, причем суждений, отметим, прискорбно неверных.

Когда Адольф Гитлер в 1939 году вторгся в Польшу и разжег пожар, шесть лет после этого бушевавший в Европе, он планировал увеличить мощь и влияние Третьего Рейха. Реакцию Европы он не учитывал, справедливо решив, что если союзники откажутся от политики умиротворения, вермахт вышвырнет их с континента. Ни необходимость, ни прихоть тут были ни при чем. Однако если бы он подумал получше и не стал бы в 1941 году нападать на советскую Россию — вместе с беспричинным односторонним объявлением войны Америке через несколько дней после Перл-Харбора это стало его фатальной ошибкой, приведшей Германию к поражению — невозможно предположить, как бы дальше развивались события.

Внезапное нападение Японии на Перл-Харбор 7 декабря 1941 года стало следствием убежденности в том, что шок от удара заставит Америку капитулировать и признать господство японцев на Тихом океане. Тем не менее, хотя многие сочли бы это войной по прихоти, в основе здесь опять лежало суждение: Япония верила, что ей необходим доступ к ресурсам Юго-Восточной Азии, к которым, как ей казалось, ее не допускают Соединенные Штаты. С другой стороны, если это и можно счесть необходимостью, то вряд ли насущной.

Как же все это может помочь нам справиться с возникшей перед нами палитрой угроз? Во-первых, нужно помнить, что главное в войне — суждение. Во-вторых, следует остерегаться лозунгов. Наконец, война должна быть последним, а не первым средством и ее не следует считать ни прихотью, ни необходимостью.

Харлан Уллман — старший советник Атлантического совета. Его последняя книга носит название: «Возвращение американской надежды: Как не дать культурным, политическим и идеологическим конфликтам погубить нашу страну» (‘America„s Promise Restored: Preventing Culture, Crusade and Partisanship From Wrecking Our Nation“).