РПЦ пропагандирует возврат к средневековью

РПЦ под слоганами о «модернизации» реформируется в довольно-таки средневековом ключе. И эта любовь ко всяческим кодам, сводам, каталогам, иерархиям и прочим регламентам — проявление вполне средневекового мышления.

Синодальный отдел по взаимоотношениям церкви и общества Русской православной церкви опубликовал для общественного обсуждения «Свод вечных российских ценностей». Представил его руководитель ОВЦО РПЦ протоиерей Всеволод Чаплин, известный также как автор идеи об общероссийском дресс-коде.

РПЦ под слоганами о «модернизации» реформируется в довольно-таки средневековом ключе. И эта любовь ко всяческим кодам, сводам, каталогам, иерархиям и прочим регламентам — проявление вполне средневекового мышления. Мышления, склонного к простым правилам и четко выписанным аналогиям. Для этого мышления, например, сопоставление Триединства Бога и триумвирата земной власти (президент — премьер — патриарх) кажется вполне обоснованным. Амбициозная идея «Русского мира» так же непринужденно сопоставляется с Боговоплощением. С уст легко слетает: «народ-богоносец». Стоит ли удивляться, что подобное мышление порождает каталоги «вечных ценностей» с указанием их, ценностей, национальной принадлежности?

Что же предлагает РПЦ своей стране в качестве «вечных ценностей» — этих ориентиров, «основ российской идентичности», «укорененных в Божьей правде и том опыте жизни, который оставался для России константой»? Ценности эти вполне «общественные». То есть документ, по сути, трудно назвать «христианским» — такое могло бы выйти из-под пера тех, для кого Священное Писание ограничивается Ветхим Заветом. Впрочем, о том, что общественное превалирует над личным в идеологии РПЦ образца патриарха Кирилла, известно еще с тех пор, как под его руководством была разработана православная «Декларация о правах и достоинствах человека», предложенная в качестве российской альтернативы Декларации прав человека. Поскольку этот документ положен в основу социального учения РПЦ (именно он, а не Основы социальной концепции, принятые собором в 2000 году), неудивительно, что «извечные русские ценности» построены на тех же принципах.

Наиглавнейшей названа справедливость. Понятая весьма прямолинейно — как «политическое равноправие, честность судов, ответственность руководителей, социальные гарантии, преодоление бедности и коррупции… Согласно этому принципу распределение ценностей, духовных и материальных, созданных трудом людей, должно быть справедливым и заслуженным». В общем, каждому — по труду. Остается за скобками вопрос о современном положении вещей, никак не критикуемом церковью, — положении, при котором власть-олигарх сосредоточивает в своих руках богатства, в то время как народ все больше погрязает в бедности. Да что там власть! Церковь вовсю реализует свою «справедливость», возвращая себе собственность, в том числе ту, которая никогда ей не принадлежала. В том числе ту, в которой нуждаются люди, выселяя из «своего» школы, библиотеки, музеи, больницы. Список вопросов о «вечной русской ценности» — справедливости — к РПЦ можно было бы продолжить. Но в этом нет смысла, потому что русская «справедливость» имеет сугубо «общественный» характер, то есть то, что делается «для блага общества», по умолчанию справедливо. А в чем состоит «благо общества» — не нам решать.

Следующую строчку занимает свобода — что характерно, она уступает первенство справедливости. И здесь есть свои сюрпризы. Кроме обычного перечня демократических свобод — свободы слова, вероисповедания, предпринимательства (кстати, ни слова о свободе собраний), мы имеем довольно странный оборот: «самостоятельность, независимость, самобытность российского народа». Какое это имеет отношение к свободе? Ведь свобода — это совершенно индивидуальная характеристика. «Свобода народа» — филологический нонсенс. Но создается впечатление, что именно эта строчка в данной номинации — фаворит. Потому что прочие «свободы» оказываются весьма декларативными. Да и о каких свободах речь, если даже внешний вид и манера одеваться, по мнению все того же о. Всеволода, вовсе не «личное дело», а очень даже «общественное». И уж совсем нивелировано здесь христианское понимание свободы. Оно понятно: христианский выбор вполне может сделать человека антисоциальным.

Интересно выглядят разведенные на два пункта категории «солидарности» и «соборности». Первая фактически сведена к взаимопомощи и «единству нации», а вторая воплощает единство власти и общества, единство разнообразных культур, нравственную ответственность личности перед обществом. Об ответственности vice versa (общества перед человеком) — ни слова. Голос единицы по-прежнему тоньше писка.

Следующую позицию занимает самоограничение. Способность к самопожертвованию, наверное, самая христианская категория в этом списке. Но и она, наряду с отказом от потребительского отношения к людям и миру, оказывается, направлена на «способность жертвовать личным ради блага Отечества». На всякий случай эту позицию подпирает следующая — патриотизм.
Самый неопределенный пункт — «ценность блага человека, его благосостояние и достоинство». Сюда, кажется, постарались свалить все «не вошедшее», но что оно означает, пока не решили.

И наконец то, чего мы все так ждали, — любовь. Вернее, любовь и верность, сведенные к семейному очагу и «заботе о младших и старших».

В целом, человек, вырисовывающийся за этим «сводом ценностей», оказывается идеальным винтиком государственной машины. Он исправно, чего бы это ему ни стоило, крутится в своем гнезде, без всякой задней мысли о повышении жалованья или смене положения, без «эгоистических» мыслей, без «антиобщественной» дерзости, без каких-либо претензий к начальству (как можно, они же «сотрудничают на благо»). А еще он идеально проводит ток, когда те, кто следит за «общественным благом», вставляют штепсель в розетку.

Если бы перед нами была не церковная разработка, а, скажем, «Моральный кодекс строителя коммунизма» или «Декалог националиста», все было бы на своих местах. Но за этой разработкой стоит церковь, люди в сане, люди, приносившие обеты служения Богу, а не партии, правительству, России и прочее. Более того, эти люди претендуют на то, что их церковь — это не «церковь России», а некий сверхнациональный проект. Или нам следует понимать эти ценности как общие для того «Русского мира», который они для нас придумали? И почему эти люди, для которых нет и не может быть иной вечной ценности, кроме Бога, подсовывают почтеннейшей публике вместо него какое-то невыразительное «общее благо» и «Отечество» с плохо очерченными государственными границами?

Кстати, интересный нюанс: идею о. Всеволода Чаплина разработать дресс-код (по крайней мере, для женщин — чтобы «не провоцировали») активно поддержали мусульманские лидеры Рамзан Кадыров и муфтий Равиль Гайнутдин. Оба выступили в том смысле, что русским женщинам надо вернуться к «скромности» во внешнем виде. А муфтий и вовсе напомнил, что «женщина — это в первую очередь мать». Исламизация России, судя по всему, пошла дальше, чем можно подумать. РПЦ не только продвигает в общество идеи, отдающие религиозным фундаментализмом, но и все больше опирается на ветхозаветную традицию. И то сказать, новозаветная «заповедь номер один» — любовь — никак не обеспечит нужды фундаментальной идеологии. Зато на базе ветхозаветных традиций РПЦ встречает понимание представителей ислама, то есть фактического российского религиозного большинства. «Сводом русских ценностей», в котором первой заповедью стоит «око за око, зуб за зуб», а последней, да и то в семейном интерьере, главная заповедь Христа, РПЦ фактически признается в том, что Россия по сей день толком не христианизирована.